Алкей
Мелика

И звенят и гремят вдоль проездных дорог

За каймою цветов многоголосые

Хоры птиц на дубах с близких лагун и гор;

Там вода с высоты льется студеная,

Голубеющих лоз — всходов кормилица.

По прибрежью камыш в шапках зеленых спит.

Чу! Кукушка с холма гулко-болтливая

Все кукует: весна.

Ласточка птенчиков

Под карнизами крыш кормит по улицам,

Хлопотливо мелькнет в трепете быстрых крыл,

Чуть послышится ей тонкое теньканье.

Когда родился Феб-Аполлон, ему

Златою митрой Зевс повязал чело,

И лиру дал, и белоснежных

Дал лебедей с колесницей легкой.

Слал в Дельфы сына — у касталийских струй

Вещать уставы вечные эллинам.

Бразды схватив, возница гонит

Стаю на север гиперборейский.

Сложив хвалебный в оные дни пеан,

Велят дельфийцы отрокам, с пением

И пляской обходя треножник,

Юного звать в хороводы бога.

Гостил год целый в гипербореях Феб —

И вспомнил храм свой. Лето горит: пора

Звучать треножникам дельфийским.

Лёт лебединый на полдень клонит.

Сын отчий в небе, царь Аполлон, гряди!

Бежит по лирам трепет. И сладостней

Зарю встречает щекот славий.

Ласточки щебет звончей. Цикада

Хмельней стрекочет, не о своей глася

Блаженной' доле, но вдохновенная

От бога песен. Касталийский

Плещет родник серебром гремучим.

Славься, Гермий, царь на Киллене!

Сердце, Майин сын, тебя мне велит восславить,

На святых горах от владыки мира

Тайно зачатый.

Афина-дева, браней владычица!

Ты, что обходишь свой коронейский храм

По заливным лугам священным —

Там, где поток Коралийский плещет!

Вы, богатыри, Полидевк и Кастор,

Леды сыновья и владыки Зевса,

Воссияйте нам от земли Пелопа

Властью благою.

Пронесетесь вы по земным просторам,

По приволью вод на конях летучих,

Чудом на скаку от прискорбной смерти

Смертных спасая.

Высоко поверх корабельных скамей

Вот сверкнули вы на тугих канатах,

В тягостную ночь проливаясь светом

Черному судну.

Гебр, близ Эны, ты, красивобережный,

В пурпурную зыбь убегаешь к морю,

Пенясь и гремя, по фракийским гребням

Славный купаньем.

Девушки кругом у волны толпятся,

Ласковые руки бегут по бедрам.

Словно маслом стан натирая, нежат

Кожу водою.

Но жива молва — от тебя, Елена,

Цепь недобрых дел заплелась Приаму

На погибель всем: Илион не ты ли

Испепелила?

Не такую взял Эакид невесту,

Всех богов созвал он на свадьбу. Деву

Нежную увлек из чертогов моря

К дому кентавра

На желанный брак. Развязала пояс

Девичий любовь, порадев Пелею

И красе морей, нереиде. Только

Год обернулся,

Родила она полубога-сына,

Рыжим скакунам удальца-возницу,

А Елена град и народ фригийский

Страстью сгубила.

Ныне гимном тебя славлю, земля, нежных питомцев мать:

С цветом граждан могли поле держать в первых рядах дружин;

О себе думы нет; выпал им долг — каждый по-мужнему,

С той же волей, что муж дело вершил, мужеством мужем был.

Будь я мудрым, как бог, будь одарен мыслью провидящей,

Волоска б одного наперекор Зевсу не вырвать мне.

Мужи зрелые мы, в свалке судеб нам по плечу борьба,

Но не мудро ввергать отроков пыл в ярость смятенных битв.

Что ж они? — Чуть на град грозной ордой вдруг навалился враг,

Вспыхнув детской душой, не оробев, в руки мечи — и в бой!

Что из кувшина черпать большим ковшом?

К чему усилье? Я убеждал тебя

Не проводить со мною праздно

Дни, опьяняясь вином и песней.

Зачем страшиться моря? Как морок злой,

Пройдет морозный холод предутренний,

Нам бы на борт взойти скорее —

В руки кормило, подпоры вырвать.

И от причала прочь, повернув ладью

Навстречу ветру. С легкой душой тогда

Мы предавались бы веселью, —

То-то бы пить и гулять на славу!

А ты, бессильно руку на мой рукав

Повесив, кличешь: «Мальчик, подушку мне

Под голову! Певец, такою

Песней меня не заманишь в море».

Пойми, кто может, буйную дурь ветров!

Валы катятся — этот отсюда, тот

Оттуда… В их мятежной свалке

Носимся мы с кораблем смоленым,

Едва противясь натиску злобных волн.

Уж захлестнула палубу сплошь вода;

Уже просвечивает парус,

Весь продырявлен. Ослабли скрепы.

Что делать, буря не унимается,

Срывает якорь яростью буйных сил,

Уж груз в пучину сброшен. В схватке

С глубью кипящей гребут, как могут.

Но, уступая тяжким ударам волн,

Не хочет больше с бурей бороться струг:

Он рад бы наскочить на камень

И погрузиться на дно пучины.

Такой довлеет жребий ему, друзья,

И я всем сердцем рад позабыть беду,

И с вами разделить веселье,

И насладиться за чашей Вакха.

Тогда нас гибель ждет неминуемо.

Безумец жалкий сам ослепит себя —

Но мы…

Под взметом ветра новый взъярился вал.

Навис угрозой тяжких трудов и бед.

Натерпимся, когда на судно

Бурно обрушится пенный гребень.

Дружней за дело! И возведем оплот,

Как медной броней, борт опояшем мы,

Противоборствуя пучине,

В гавань надежную бег направим.

Да не поддастся слабости круг борцов!

Друзья, грядет к нам буря великая.

О, вспомните борьбу былую,

Каждый пусть ныне стяжает славу.

Не посрамим же трусостью предков прах,

В земле под нами здесь упокоенных:

Они воздвигли этот город

На благоденствие нам, потомкам.

Но есть иные — люди, не властные

В своих желаньях. Темным страстям служа,

Их опозоренные руки

Предали город рукам таким же.

Он знай шагает по головам, а вы

Безмолвны, словно оцепенелые

Жрецы перед загробной тенью,

Грозно восставшей из мрака мертвых.

Пока не поздно, вдумайтесь, граждане,

Пока поленья только чадят, дымясь,

Не мешкая, глушите пламя,

Иль запылает оно пожаром.

Как проходимец, страстно мечтающий

По знатным барам запросто хаживать,

Тебя не съел он и, бытуя

Трудно, в домашнем кругу был сносен.

Когда же в буйстве высокомерия,

Упившись властью, стал лиходейничать,

Как все безумцы-лиходеи, —

Мы не стерпели его безумья.

Не раз скользили мы под погибелью,

Но повернулось все к стародавнему:

С оскоминою эта сладость,

Да не бывает добра без худа.

Не помню, право, — я малолетком был.

Когда милы нам руки кормилицы, —

Но знаю, от отца слыхал я:

Был возвеличен он Пентилидом.

Пусть злорадетель родины свергнут им:

Меланхр низвергнут! Но низвергатель сам

Попрал тирана, чтоб тираном

Сесть царевать над печальным градом.

Не всегда продувной

Бестией был Питтак

И беспечен умом.

Нам, главарям, клялся,

На алтарь положа

Руку, а сам берег

Злорадетелей родины,

И за тем лишь глядел,

Как бы предатели

Не открылись его

Давним союзникам.

Притонов низких был завсегдатаем;

Опохмелялся в полдень несмешанным.

А ночью то-то шло веселье:

Гам бессловесным сменялся ревом.

Пошел он в гору; но не забыл в чести

Ни жизни прежней, ни площадных друзей;

Всю ночь о дно глубокой бочки

Наперебой черпаки стучали.

За кружкой кружку — только бы бражничать.

И днем и ночью полон весь дом вином.

Он песни пьяные горланит,

И умолкает глагол закона.

Тех буйных оргий не позабыл и Гирр,

Когда внезапно бурно возвысился:

Он ночи напролет в разгуле…

Только и слышно — черпак по днищу.

И ты, пропойцы темное детище,

Такою взыскан славой и почестью,

Какие подобают мужу

Доблести кровной, честного рода.

Там оградили жители Лесбоса

Большой участок, издали видимый,

И жертвенники для служенья

Установили богам блаженным.

Там призывают Зевса-Дарителя,

Там славословит Геру Эолии,

Живой исток рождений, — третьим

Славят безрогого Диониса.

Склоните ж, боги, благословенный слух

К моленьям нашим, дайте же, дайте нам

От этой тягости изгнанья —

Сердцу скорбящему избавленье.

И пусть обрушит ярость эриния

На сына Гирра, — некогда братству он

Над кровью овна клялся свято

Недругам друга вовек не выдать.

Иль биться насмерть и под мечами пасть

За землю — к славе временщиков лихих,

Или, до корня истребив их,

Бремя безвременья снять с народа.

Брюхан же властный наедине с собой

Не вел беседы — душу не выспросив,

Он, клятвы попирая, жадно

Жрет Митилены, как жрал их Мирсил.

… «Пусть на землю падет. В уединении

Глухо ночь проведет. Пусть на урочище

За высокой оградой Геры

Непорочным пребудет в святилище».

Так живу я, горюн, — как деревенщина

Захолустья. В мечтах слышу глашатая

Зов привычный, меня на вече

Зычно кличущий: «Агесилая сын!»

Кличет, в думу зовет. Клич этот слышали

И отец мой, и дед. Слушали, старились

Между склок и раскола граждан.

Грустно! Сам же себя обездолил я.

В эту глушь убежал, словно Ономаклес,

Уподобился здесь волку-отшельнику

В пору междоусобий. Распрю

Не к добру затевать, коль родник один.

Я, сойдя с корабля на землю черную,

У блаженных богов скрылся в обители,

Вдалеке от тревог мятежных —

И на сходбищах только бываю я:

В длинных платьях текут хоры лесбиянок,

Меж собой в красоте там состязаются.

Клики. Жен ежегодный праздник.

Завываний священных повторный глас.

Какой, поведай, бог соблазнил тебя,

Злодей, ответить: «Мне не представился

Предлог тебя вернуть». Где совесть,

Что неповинного ты караешь?

Но чист мой демон. Или ты мнишь: отказ

Твой сумасбродный звезды не слышали

На небесах? Умолкни! Небо

Тьмы наших бедствий моли ослабить.

Твой праздник жизни — время твое прошло.

Плоды, что были, дочиста собраны.

Надейся, жди: побег зеленый

Отяжелеет от пышных гроздий.

Но поздно, поздно! Ведь от такой лозы

Так трудно зреет грузная кисть, склонясь.

Боюсь, до времени нарядный

Твой виноград оборвут незрелым.

Где те, кто прежде здесь пребывал в трудах?

Ушли. Не гнать бы от виноградников

Их прочь. Бывалый виноградарь

С поля двойной урожай снимает.

Зевс, в лихие дни неудач лидийцы

Нам две тысячи золотых давали,

Только бы войти мы смогли всей силой

В город священный.

Благ от нас они не видали.

Толком Не узнали нас. Насулила много

Хитрая лиса, улизнуть лелея

Втайне надежду.

Пей же, пей, Меланипп,

До забвения пей со мной.

Если рок в Ахеронт,

В эту грустную мглу, меня

Окунул, — что мечтать,

Будто к солнцу вернемся вновь!

Полно, так высоко

Заноситься умом не нам.

И Сизиф возомнил

Превзойти здравый толк людской:

Смерть надменно смирить.

Но принудил бахвала рок.

Хоть и был царь хитер,

Безвозвратно, покорно вновь

Переплыть Ахеронт.

И придумал ему Кронид

Небывалую казнь,

Неизбывный Сизифов труд,

Там, под черной землей.

Не горюй же о смерти, друг.

Ты же ропщешь, — к чему?

Плачь не плачь — неминуем путь.

Нам без жалоб терпеть

Подобает утрату. Пусть

Свирепеет буран

И безумствует север. Мы

Будем пить и хмелеть:

Нам лекарство от зол — вино.

Всех сил бессмертных юный от бог страшней,

Кого — богиня в легких сандалиях —

От златокудрого Зефира Радуга нам родила, Ирида.

Метит хищник царить,

Самовластвовать зарится,

Все вверх дном повернет, —

Накренились весы. Что спим?

Ни грозящим кремлем

Не защититесь вы,

Ни стеной твердокаменной:

Башни, града оплот, —

Бранники храбрые.

Ты киркой шевели,

Каменотес,

Бережно хрупкий пласт:

Не осыпал бы с круч

Каменный град

Буйную голову!

Медью воинской весь блестит,

Весь оружием убран дом —

Арею в честь!

Тут шеломы как жар горят,

И колышутся белые

На них хвосты.

Там медяные поножи

На гвоздях поразвешаны;

Кольчуги там.

Вот и панцири из холста;

Вот и полные, круглые

Лежат щиты.

Есть булаты халкидские,

Есть и пояс и перевязь;

Готово все!

Ничего не забыто здесь;

Не забудем и мы, друзья,

За что взялись!

Пить, пить давайте! Каждый напейся пьян,

Хоть и не хочешь, пьянствуй! Издох Мирсил.

Дождит отец Зевс с неба ненастного,

И ветер дует стужею севера,

И стынут струйки дождевые,

И замерзают ручьи под вьюгой.

Как быть зимой нам?

Слушай: огонь зажги,

Да не жалея в кубки глубокие

Лей хмель отрадный, да теплее

По уши в мягкую шерсть укройся… ….

К чему раздумьем сердце мрачить, друзья?

Предотвратим ли думой грядущее?

Вино — из всех лекарств лекарство

Против унынья, напьемся же пьяны!

Сапфо фиалкокудрая, чистая,

С улыбкой нежной! Очень мне хочется

Сказать тебе кой-что тихонько,

Только не смею: мне стыд мешает.

В венке из фиалок, святая Сапфо!

О ты, чья улыбка так сладко играет!

Хотел бы сказать тебе слово одно,

Да стыд говорить мне мешает.