Аристофан
Мир

Живее! Теста поскорей жуку подай!

Бери, корми проклятого! Чтоб сдохнул он!

Чтоб слаще корма никогда не жрать ему!

Еще лепешку из добра ослиного.

Бери еще! Куда же делось прежнее?

Все скушал?

Нет, свидетель Зевс, схватил, сглотнул,

Меж лап зажав, с чудовищною жадностью.

Меси покруче, пожирней замешивай!

О мастера золотари! На помощь мне!.

Не то я задохнусь в вонище этакой.

Распутного мальчишки нам помет подай!

Нам захотелось нежного.

Пожалуйста!

В одном грехе зато не упрекнуть меня:

Не скажут, что у печки пекарь кормится.

Ой-ой-ой-ой! Еще подай, еще подай!

Меси еще!

Не буду! Нет! Свидетель Феб!

Мне эту лужу мерзкую не вычерпать!

Стащу ему, пусть на здоровье лопает!

Чтоб он пропал, свидетель Зевс, и ты за ним!!

Прошу вас, если знаете, скажите мне,

Где нос бы мне купить, в котором дырок нет}

Не видано поденщины чудовищней,

Чем эта: корм давать жуку-навознику!

Свинья или собака — те помет сырьем

Готовы жрать. А этот зверь заносчивый

Воротит морду, к пище не притронется,

Пока не раскатаю, не скручу и корм

Лепешечкой подам, как бабы любят есть.

Ну, что же, жрать он кончил? Погляжу тишком,

Дверь приоткрывши, чтоб не увидал меня.

Ну, лопай, трескай, брюхо набивай едой,

Пока не разорвешься ненароком сам!

Да, ну и жрет, проклятый! Как силач-борец,

Налег на корм и челюстями лязгает,

И головою вертит, и ногами мнет.

Так скручивает корабельщик снасть свою,

Когда для барок толстые канаты вьет.

Тварь гнусная, прожорливая, смрадная!

Кто из божеств всевышних произвел его,

Не знаю. Но не Афродита, думаю,

И не Хариты[1] также.

Кто же?

Зевс родил,

Из кучи, не из тучи, громыхнув грозой.

Теперь, пожалуй, спросит кто из зрителей,

Заносчивый молодчик: в чем же драмы суть?

И жук при чем? А этому молодчику

Заезжий иониец объясненье даст:

«Я понял, на Клеона намекают здесь:

Навоз в Аиде, дескать, поедает он…»

Бежать мне нужно и жуку напиться дать.

Я объясню, в чем дело, детям маленьким,

Подросточкам и взросленьким мужчиночкам,

Мужчинам расскажу великовозрастным.

Мужчинищам великовозрастнейшим всем.

Хозяин наш взбесился, но особенно,

Не так, как вы, иначе и по-новому.

День целый в небо он глядит, разинув рот,

И Зевса кроет руганью отборною.

«Эй, Зевс, — кричит он, — чем же это кончится?

Оставь метлу! Не то Элладу выметешь».

Вот, вот!

Молчите! Голос слышится хозяина.

О Зевс! Ты что с народом нашим делаешь?

Ты, как стручки, все города повылущил.

Вот-вот она, напасть! Об этом речь моя!

Образчик перед вами помешательства.

Как только началось его безумие,

Себе вопрос он задал, вы послушайте:

«Как прямиком залезть мне к Зевсу на небо?»

Тут лестницу он смастерил ледащую,

Чтобы по ней вскарабкаться, и шлепнулся,

И дырку на затылке проломил себе.

Вчера ж, невесть откуда, приволок домой

С коня величиной жука этнейского

И конюхом к жуку меня приставил. Сам

Его он гладит, словно жеребеночка:

«Пегасик мой! Краса моя пернатая!

Взлети, примчи меня к престолу Зевсову!»

Но погляжу, что там внутри он делает.

Беда, беда! Соседи, поспешите, эй!

Хозяин мой меж небом и землей повис:

Сев на жука верхом, парит он в воздухе.

Тпр-у-у, стой! Тпр-у-у, стой! Тише шаг, мой жучок,

Горячиться нельзя, выступая в поход!

Юной силой гордясь, не гарцуй, не кичись,

А сперва разойдись, жар почувствуй в костях,

Сухожилья расправь ветровеющих крыл!

Но в лицо не дыши мне, тебя я молю:

Если будешь ты вонью меня обдавать,

То тогда оставайся уж лучше в хлеву!

Господин и владыка! С ума ты сошел!

Замолчи! Замолчи!

Но куда же гребешь ты, воздушный пловец?

Я для блага всей Греции начал полет,

Небывалый задумал я подвиг свершить.

Но зачем же лететь? Ты в своем ли уме?

В благоречье молчите! Ни жалоб, ни слез!

Не вопить — ликовать наступила пора,

Горожанам язык за зубами держать,

Все навозные ямы и нужники все

Запечатать и новым покрыть кирпичом,

И зады заклепать до отказа!

Не замолчу, покуда не расскажешь мне,

Куда лететь собрался?

Да куда ж еще?

К престолу Зевса, на небо.

Зачем это?

Чтобы спросить, что делать затевает он

Со всеми нами, жителями Греции.

А если не ответит?

Обвиню его

И заявлю, что предал персам эллинов.

Не допущу, покуда жив, свидетель Зевс!

Я не могу иначе.

Ого-го! Эй-эй!

Детишки! Ваш родитель собрался удрать,

Летит на небо, сиротами бросил вас.

Отца просите, заклинайте, бедные!

Милый отец наш,[2] отец! Справедлива,

Значит, та весть, что несется по дому.

Нас покидая, ты с птицами вместе,

Легкий, как ветер, несешься к воронам?

Все это правда? Скажи мне, отец, если любишь немножко!

Может быть, так, мои доченьки.

Правда, что жаль мне вас, бедных,

Жаль, когда хлеба вы просите, папочкой ласково клича,

В доме же нет ни полушки, ни крошки, ни грошика денег.

Вот когда, дело удачно свершив, прилечу я обратно,

Будет большой каравай и пинков я вам дам на закуску.

А как же ты в небесный путь отправишься?

Не повезет тебя корабль по воздуху.

Крылатый конь, а не корабль помчит меня.

Скажи, что за причуда — оседлать жука

И воспарить на нем к богам, папашенька?

Не знаешь? В баснях у Эсопа сказано,

Что из крылатых жук один небес достиг.

Отец, отец, невероятно все-таки,

Чтобы богов достигла тварь вонючая.

С орлом враждуя, жук когда-то в небо взмыл

И там разворошил гнездо орлиное.

Не лучше ли Пегаса оседлать тебе?

Богам ты показался бы трагичнее.

Да нет, чудачка. Корма мне двойной запас

Тогда б был нужен. А теперь, чем сам кормлюсь,

Добром тем самым и жука кормлю затем.

А что, когда в пучину моря влажную

Он свергнется? Как он, крылатый, вынырнет?

Есть у меня правило подходящее:

Челном наксосским будет мне навозный жук.

А свой корабль к какой пригонишь пристани?

В Пирее, в бухте Жучьей,[3] бросим якорь мы.

Смотри же, не свались и не сломай костей!

Не то хромцом ты станешь — Еврипид тебя

Подцепит и состряпает трагедию.

Об этом позабочусь. До свидания!

А вы, кому на благо я свершаю труд,

Сдержите ветры, отливать помедлите

Три дня. Когда в полете жук почует смрад,

Меня он скинет и на корм набросится.

Подымайся бодрей, мой Пегас, веселей,

Шевелись, золотою уздою звеня!

Пусть сверкает зубов белоснежный оскал.

Что с тобою? Что делаешь? Ноздри куда

Повернул? Что почувствовал? Нужника дух?

Подымайся смелей, над землей воспари!

Легковейными крыльями вверх устремись

И до Зевсова дома домчись прямиком!

А от пакости всякой свой нос отврати

И про корм свой всегдашний сегодня забудь.

Что ты делаешь? Эй! Кто там сел за нуждой

В закоулке у девок, в Пирее? Эй-эй!..

Ты погубишь, погубишь меня! Закопай!

И побольше землицы поверху насыпь!

И тимьяна цветущего куст посади,

И душистого масла налей! А не то

Я сломаю хребет, и за гибель мою

Пять талантов заплатит хиосский народ,[4]

И всему будет зад твой виною!

Ай-ай-ай-ай! Как страшно! Не до шуток мне!

Эй ты, машинный мастер, пожалей меня!

Какой-то вихрь ужасный вкруг пупка подул.

Потише, а не то я накормлю жука!

Но вот уж я в соседство с божеством попал.

И предо мною Зевса двор, как кажется.

Эй-эй, привратник Зевса! Отопри живей!

Пахнуло чем-то смертным на меня! Геракл!

Что за напасть такая?

Это мерин-жук!

Ах, мерзкий, ах, проныра, ах, бессовестный!

Подлец, из подлых подлый! Прощелыжина!

Как ты пришел к нам, подлый прощелыжина?

Как звать тебя? Ответь же!

Прощелыжина!

Откуда родом? Ну же!

Прощелыжина!

Отец твой кто?

Отец мой? Прощелыжина!

Клянусь Землей и Небом, не уйдешь живым,

Когда не скажешь имя и откуда ты.

Тригей — я, афмониец.[5] Виноградарь я,

Не сплетник, не сутяжник и не ябедник.

Пришел зачем?

Привез тебе говядины.

Зачем ты здесь, бедняжка?

Видишь, лакомка,

Теперь я у тебя не прощелыжина!

Ступай, покличь мне Зевса.

Нет и нет! Тю-тю!

Ведь ты к богам нисколько не приблизился.

Их дома нет. Они вчера уехали.

В страну какую?

Не в страну.

Куда ж?

Куда?

На край вселенной. К куполу небесному.

Зачем же одного тебя оставили?

Да стерегу я барахлишко божее:

Горшочки, ложки, плошки, сковородочки!

Но почему же божества уехали?

На греков рассердились. Поселили здесь

Они Войну и ей на растерзание

Вас отдали. Что хочет, то и делает.

А сами удалились в выси горние,

Чтобы не видеть ваших непрестанных свар

И жалоб ваших не слыхать назойливых.

Зачем же боги с нами поступили так?

За то что вечно воевать хотели вы,

Хоть боги мир устраивали. Стоит лишь

Лаконцам потеснить афинян чуточку,

Они кричат: «Мы зададим афинянам!

Клянемся близнецами![6]» Если ж Аттике

Вдруг повезет и мир предложит Спарта вам,

Тут вы орете снова: «Нас надуть хотят!

Афиною клянемся мы! Не верьте им!

Ведь Пилос[7] — наш. Послов пришлют опять они».

Все наши разговоры, узнаю точь-в-точь.

Не думаю, чтобы пришлось Ирину вам,

Богиню Мира, увидать.

Да где ж она?

Ее низверг в пещеру страшный Полемос.

Да где ж пещера?

Вон внизу, каменьями,

Ты видишь, завалил ее он доверху,

Чтоб вам никак Ирину не добыть.

Скажи,

А что он с нами делать собирается?

Одно лишь знаю, что вчера он вечером

Чудовищную ступку приволок домой.

А что ж он с этой страшной ступкой сделает?

Все города он хочет в порошок стереть.

Но я пойду. Мне слышится, выходит он.

Ужасный шум донесся изнутри.

Ай-ай!

Ах, горе, горе! Побегу. Почудилось

Мне грохотанье ступки истребительной.

Увы, народ, народ, народ несчастнейший!

Вот скоро вы зубную боль узнаете!

Чудовищная ступка! О владыка Феб!

А взгляд его — как гибель. Страшен Полемос!

Так вот кого боимся, вот кто душит нас,

Ужасный, страшный, наземь повергающий!

Чесночные спартанцы, вам конец пришел.

Пятижды, трижды, десять раз проклятые!

А нам, друзья, до Спарты дела вовсе нет!

Лаконяне пусть плачутся. Несчастье — их.

Мегара, эй, Мегара! Изотру тебя!

Помну, поперчу, станешь кашей луковой.

Ой-ой-ой-ой! Тяжелые и горькие

Мегарцам тут слезищи приготовлены.

Сицилия, эгей, и ты раздавлена!

Страна какая на творог размолота!

Аттического меда подолью еще.

Другого меда поищи, прошу тебя!

А этот дорог! Пожалей аттический!

Эй, мальчик, Ужас!

Звал меня?

Наплачешься!

Зевал без толку? Кулаки забыл мои?

Кулак сердитый!

Сжалься, господин, ай-ай!

Он луковку вложил в кулак, наверное!

Достань толкач покрепче!

Толкача еще

Не завели. Вчера ведь только въехали.

Тогда беги, в Афинах раздобудь живей!

Бегу стрелою. А не то побьют опять.

Что ж делать нам, людишки горемычные?

Грозит опасность страшная, вы видите!

Когда толкач добудет он дробительный,

Усядется и в крохи города сотрет.

Не дай ему вернуться, Дионис, спаси!

Эй, ты!

Что надо?

Не принес?

Беда, беда!

Пропал толкач афинский знаменитейший,

Кожевник[8] тот, что ворошил Элладу всю.

О госпожа Афина, славно сделал он,

Что вовремя подох, на благо городу,

И кашу заварить не может новую.

Так принеси другой, из Лакедемона,

Пошел!

Не медлю.

Приходи скорей назад!

Что с нами будет, граждане, беда идет!

Средь вас тут не найдется ль посвященного

В мистерии?[9] Теперь пускай он молится,

Чтобы в дороге Ужас ногу вывихнул.

Ай-ай, погиб я, ай, несчастье, ай, беда!

Что? Не принес опять ты ничего?

Пропал

Толкач первейший также в Лакедемоне.

Проклятье! Как же?

Отдали во Фракию

Его на подержанье, и пиши — конец!

О боги Диоскуры,[10] славно сделано!

Пока живем! Мужайтесь, люди честные!

Возьми весь скарб, под кровлю отнеси его!

А я пойду и смастерю толкач себе.

Теперь шута Датида вспомним песенку.

Он так мурлыкал, пальцем тешась, в летний зной:

Как ладно мне, как сладко мне, как весело!

Теперь настало время, братья эллины,

Оставив распри, позабыв усобицы,

На волю нам богиню Мира вывести,

Пока толкач не помешает новый нам.

Эй, пахари, торговцы, люд ремесленный!

Эй, рукоделы, поселенцы, пришлые

И вы, островитяне, весь народ, сходись!

Всяк скорей бери лопаты, и канаты, и кирки!

Потрудиться предстоит нам, всем на радость, в добрый час!

Смело, други, поспешите, избавленья близок день.

О всеэллинское племя! Друг за друга встанем все,

Бросим гневные раздоры и кровавую вражду!

Светит нам весенний праздник, пусть удавится Ламах!

Объясни теперь, что делать, главарем в работе будь!

Все мы твердо порешили, не уйдем домой, пока

Бечевою, рычагами вновь на землю не вернем

Величайшую богиню, покровительницу лоз.

Тише! Полемос услышит ваши крики, топот ваш,

И тогда опять начнется ненавистная война.

Веселее и приятней услыхать такой приказ,

Чем приказ: «Явиться срочно с провиантом на три дня».

Тише, чтобы в преисподней Кербера не разбудить,[11]

Чтобы гомона и гама снова он не учинил

И сладчайшую богиню нам спасти не помешал.

Ну, уж нет! Никто на свете нас Ирины не лишит,

Только бы она досталась в руки нам! Хо-хо-хо-хо!

Все погубите вы! Стойте! Если будете орать,

Он прискачет и растопчет все тяжелою пятой.

Пусть бушует, сколько хочет, пусть грохочет и стучит!

Не оставим мы веселья в этот расчудесный день!

Вот беда! Взбесились, что ли? Бросьте, ради всех богов!

Нашу славную затею пляской сгубите вконец.

Не хочу плясать я вовсе. Но от радости, гляди,

Хоть стою на месте, ноги сами ходят ходуном.

Ну, теперь-то уж довольно. Бросьте, бросьте танцевать!

Вот уж бросили мы, видишь.

На словах. А пляс идет.

Ну, еще разок, вот этак! И тогда уже конец.

Ну, еще разок — и хватит. Перестаньте же скакать.

Если пляс наш делу вреден, мы не будем танцевать.

Вижу, пляшете вы все же!

Зевс свидетель, раз еще

Ногу правую поднимем и притопнем — и конец!

Я согласен. Только больше не сердите вы меня.

Левая нога за правой в пляску просится сама.

Счастлив я. Свищу, ликую, и кряхчу, и хохочу.

Словно злую старость сбросил, так я рад, что кинул щит.

Рано, рано веселитесь! Не дался еще успех.

Вот когда спасем богиню, смейтесь, веселитесь все!

И вопите и орите!

Будет нам заботой — дрыхнуть,

Обжираться, обниматься

И по ярмаркам шататься,

Напиваться, наряжаться,

Волочиться

И кричать: хо-хо-хо-хо!

Как увидеть я желаю этот долгожданный день!

Бедствовал долго я,

Все валялся на соломе, как железный Формион.[12]

Больше я судьей не буду черствым, сумрачным и злым.

Нет, не буду я, как прежде, скучным, строгим сухарем!

Буду ласков, весел, мил,

Буду снова молодым,

Позабыв тревоги войн.

Сколько времени нас мучат все походы да бои.

Гонят нас туда, сюда,

Из Ликея и в Ликей,[13]

Со щитом, с копьем в руке.

Расскажи же, что нам делать, чем нам другу услужить!

Господином и владыкой дал тебя нам добрый рок.

Куда свалить нам камни, погляжу сейчас.

Из ворот дворца появляется Гермес.

Наглец, негодник, что ты делать думаешь?

Да ничего худого. Словно Килликон.[14]

Погибнешь, мерзкий.

Если жребий выпадет.

Ведь ты, Гермес, мастак по части жребиев.

Конец тебе, погибнешь!

Завтра к вечеру?

Сейчас же.

Ничего я не купил себе,

Ни сыра, ни муки. Не приготовился.

Считай себя истертым!

Почему ж это

Такого я блаженства не почувствовал?

Не знаешь разве, смерть назначил Зевс тому,

Кто выпустит Ирину.

Это, значит, мне

Придется умереть?

В том нет сомнения.

Тогда на поросенка дай мне драхмы три!

Принять хочу пред смертью посвящение.

О Зевс, метатель молний!

Ради всех богов,

Не выдавай же, господин, молю тебя.

Молчать не стану.

Вспомни о говядинке,

О жертвах, что тебе я приносил, любя!

Чудак! Да Зевс угробит самого меня,

Когда не буду горло драть, орать, кричать.

Гермесик, горла не дери, прошу тебя!

Что такое с вами сталось, что стоите, очумев?

Ну, кричите же, лентяи, чтобы он не закричал!

Ни за что, Гермес-владыка, ни за что! Ни-ни-ни-ни!

Сладкую, сочную

Поросятину в подарок принимал ты от меня.

Не забудь, Гермес, об этом в нашей нынешней беде.

Слышишь, чтут тебя и хвалят, господин и властелин!

О, дозволь, щедрейший бог,

Нам Ирину взять к себе.

Ты всегда был к людям добр.

Если ты Писандра[15] шлемы ненавидишь и щиты,

Шествия священные,

Жертвоприношения,

Обещаем мы тебе.

О, снизойди к их просьбам, я молю тебя!

Они сейчас смиренней, чем когда-либо.

И вороватей нынче, чем когда-либо.

Тебе открою тайну очень важную,

Всем божествам большой бедой грозящую.

Ну, говори! Быть может, убедишь меня.

Луна-Селена и мошенник Гелиос

Давно уж против вас готовят заговор,

Предать хотят они Элладу варварам.

Но почему же?

Потому, свидетель Зевс,

Что мы приносим жертвы вам, а варвары

Луне и солнцу. Потому, естественно,

Они хотят нас всех замучить до смерти,

Чтоб у божеств отнять все приношения.

Так вот зачем они все время праздники

У нас крадут[16] и дни грызут, мошенники.

А потому, любезнейший Гермес, возьмись

За дело с нами, помоги добыть ее!

И в честь тебя Панафинеи[17] справим мы

И все другие празднества великие,

Мистерии, Диполии,[18] Адонии.[19]

И государства прочие, уйдя от бед,

Тебе молиться будут, избавителю.

Получишь много всякого добра. И я

Тебе дарю вот этот золотой кувшин!

Гермес любуется подарком.

Как жалостлив я сердцем к золотым вещам.

Дело, граждане, за вами! В ход лопаты и кирки!

Поскорее, веселее оттащите камни прочь!

За работу мы возьмемся, ты ж, мудрейший из богов,

Будь в работе нашей старшим. Приказанья отдавай

И увидишь: неплохие подмастерья у тебя.

Проворней чашу протяни мне! Чашу мы

Винцом наполним и богам помолимся!

Возлиянье! Возлиянье!

Все молчите! Все молчите!

Мы, совершая возлиянье, молимся,

Чтоб этот день началом всяких радостей

Для греков стал. Кто за канат ухватится

От всей души, пусть не берет щита вовек.

О нет! Пусть в мире сладком он проводит жизнь,

У камелька с веселою подружкою.

А кто войну не может разлюбить никак,

Тому бы вечно, Дионис, владыка наш…

Из тела стрелы острые вытаскивать.

А кто к походам страстью одержим, тебя,

Владычица, мешает воскресить на свет…

Пусть с ним случится то же, что с Клеонимом.

Копейный мастер или продавец щитов,

Кто миру враг, а друг своей лишь прибыли…

Пусть жрет ячмень, разбойниками схваченный.

И кто желает власти полководческой,

И раб, который о побеге думает…

На колесо поднять того и выстегать!

А нам пускай поможет сребролукий Феб!

Про лук не надо! Феба одного зови!

Приди, приди к нам! Феба одного зову.

И с ним Харит, Гермеса, Афродиту, Ор.

Арес не нужен?

Нет!

А Эниалий?[20]

Нет!

За бечеву возьмемся и потянем, эй!

Потянем!

Еще разок!

Потянем!

Еще, еще разок!

Потянем! Потянем!

Нет, не дружно, не ладно работа идет.

За канат не схватились? Надулись чего?

Ох, достанется вам, беотийцы![21]

Еще раз!

Еще разок!

Но вы оба не тянете также?

Я ж тяну, как могу, налегаю вовсю,

Запрягаюсь в канат, выбиваюсь из сил.

Почему же работа ни с места?

Ламах, ты нам мешаешь, зря расселся здесь!

Нам ни к чему, дружище, это пугало!

Да и аргосцы тоже не усердствуют,

Они смеются над трудами нашими.

Сосут двух маток, хлеб едят у двух господ.

Зато лаконцы, милый, тянут здорово.

Но знаешь что? Из них одни колодники

Вовсю хлопочут, да мешают цепи им.

Нет толку и в мегарцах. Тянут врозь они,

Точь-в-точь щенята, зубы как оскалили!

Они от голодухи обессилели.

Так ничего не сделать нам! Смелей, друзья,

Единым духом все возьмемся сызнова!

Потянем!

Еще разок!

Потянем!

Да ну, еще разок!

Идет еле-еле!

Никуда не годится. Ведь просто беда!

Эти тянут вперед, а другие назад!

Эй, аргосцы, вы будете биты!

Еще раз!

Еще разок!

Затесались предатели, видно, меж нас!

Ну хоть вы, — ведь по миру тоскуете вы,

Хорошенько возьмитесь, тяните дружней!

Тянем мы, да другие мешают.

Эй вы, мегарцы, убирайтесь тотчас же!

Богиня ненавидит вас. Ей помнится,

Вы чесноком ее натерли первые,

И вы остановитесь, эй, афиняне!

Вы тянете совсем не там, где надобно.

Судить-рядить — одно лишь вы умеете.

Когда богиню воскресить желаете,

Вам ближе к морю потесниться следует.

За дело примемся одни! Эй, други-земледельцы!

Работа спорится у вас. На лад идет, отлично!

Сказал он: спорится! Дружней! Пусть напряжется каждый!

Одни лишь земледельцы мир нам возвратить сумеют.

Раз еще потяни!

Немного остается!

Не отставать! Еще разок!

Потянем весело! Наддай!

Уже, уже! Готово!

Еще разок! Пойдет, пойдет!

Сама пойдет! Сама пойдет!

Еще, еще, еще разок!

Подательница лоз! О, что скажу тебе,

Где взять мне слово тысячекувшинное,

Чтобы тебя приветить: в доме нет таких!

Здорово, Жатва! Ярмарка, тебе привет!

Как ты красива, Ярмарка любезная!

Как сладостно душе твое дыхание,

Концом походов пахнет, благовоньями…

А заодно солдатским ранцем, может быть?

Отвергну мысль я мужа ненавистного:

Воняет ранец чесноком и уксусом.

Здесь — жатва, угощенье, Дионисии,

Софокла песни, флейты, соловьиный свист,

Стишонки Еврипида.

Замолчи! Не лги

На госпожу. Не может ей понравиться

Поэт сутяг, певец судейской кляузы.

Здесь плющ, овец блеянье, виноградный сок,

Бегущих в поле женщин груди круглые,

Ковш опрокинутый, служанка пьяная

И множество других утех.

Гляди сюда!

Заметь: друг с другом Города беседуют,

Смеются радостные, примиренные…

Хотя в ужасных синяках, в царапинах,

С продавленными головами, в ссадинах.

Теперь взгляни на зрителей! Написано

У них на лицах ремесло.

И верно ведь.

Сидит там, видишь, мастер оружейных дел

И рвет в печали волосы.

А рядом с ним

Мотыжник, плюнул в рожу оружейнику.

Ковач плугов, ты видишь, как доволен он?

Он строит кукиш мастеру копейному.

Скажи же поселянам, пусть домой идут!

Услышь, народ! Велим мы земледельцам всем,

Орудья снарядивши, выходить в поля.

Бросьте щит скорей, и дротик, и проклятое копье!

Воздух весь наполнен миром, плодоносным и хмельным.

Все спешите на работу в поле, с песнями, вперед!

День счастливый, день желанный для хозяев-поселян!

Ты пришел. Веселья полон, шлю я лозам свой привет.

Вижу смоквы, что когда-то я мальчишкой посадил.

Их обнять я счастлив снова, после долгих-долгих лет!

Други милые, богине мы помолимся сперва,

Той, что нас освободила от султанов и Горгон.

На дорогу купим вкусный полоточек балыка

И отправимся с весельем восвояси, по домам!

Посейдон свидетель, славной собрались они толпой!

Встали густо, встали плотно, словно праздничный пирог.

Видит Зевс, блестит мотыга наостренным лезвием,

И на солнышке сверкают вилы зубьями тремя!

Как чудесно, как нарядно выстроились их ряды!

Как мне хочется вернуться поскорее на поля

И перекопать лопатой мой участочек земли.

Братья, вспомните, как прежде

Мы живали под покровом

Золотой богини Мира!

Вспомните о тех вареньях,

Об изюме, черносливе

И о соке виноградном,

О фиалках у колодца,

О серебряных маслинах

Ненаглядных,

И за это все богине

Вознесите похвалу!

Здравствуй, здравствуй, дорогая!

Будь прославлен твой приход!

Долго мы ждем тебя!

Нам давно уже хотелось возвратиться на поля.

Ты наш клад, богиня Мира, всех сокровищ ты милей

Для того, кто сеет, жнет.

Сколько вынесли мы бед,

Прежде чем явилась ты!

Ты — спасенье земледельца, блюдо каши из муки!

Все, что зреет на земле,

Гроздья лоз, плоды олив

Все ликует и поет.

Только где ж она скрывалась столько долгих, тяжких лет?

Ты, среди богов добрейший, расскажи нам, научи!

К вам, почтенным земледельцам, обращу свои слова:

Слушайте, чтоб знать и помнить, как лишились вы ее.

Начал Фидий злополучный,[22] первый он нанес удар,

А затем Перикл. Боялся он невзгоды для себя.

Ваших прихотей страшился, ваши зубы злые знал.

Чтобы самому не плакать, в город он метнул пожар,

Бросил маленькую искру — о мегарянах закон.

И раздул войну такую, что у эллинов из глаз

Полились от дыма слезы. Плакал здесь народ и там.

Услыхав про это, лозы грозно начали шуметь,

В гневе бочки застучали, друг на дружку наскочив,

И конца не стало ссоре. Так Ирина прочь ушла.

Слов таких, клянусь я Фебом, не слыхал ни от кого,

Не слыхал о том, что Фидий ей доводится родней.

Не слыхал и я доселе. Значит, потому она

Так красива, что в родстве с ним. Многого не знаем мы.

Вам подвластные тотчас же услыхали Города,

Как грызетесь меж собой вы, широко оскалив пасть.

Стали строить злые козни, чтобы подать не платить,

Кушем золота лаконских подкупили вожаков.

Те — бесчестны и корыстны, лицемерные друзья

Подло выгнали богиню, ухватились за войну.

Но и там богатых прибыль стала злом для поселян!

Ведь отсюда им в отместку шли военные суда,

Чтоб сожрать у невиновных смоквы спелые в садах.

Поделом! Повырубали смоквы и в моем саду.

Посадил я их, взлелеял, вырастил своей рукой.

Поделом, дружок, по праву! Ведь каменьями они

Шестиведерную бочку раскололи у меня.

А когда сюда сошелся из полей рабочий люд,

Он не знал, что им торгуют, что обманут он кругом.

Сад растоптан виноградный, и маслин родимых нет,

Вот на болтунов с надеждой стал глядеть бедняк. А те,

Хоть и знали, что без хлеба и без сил уже народ,

Как плетьми, Ирину гнали языками: ведь она

Нам показывалась часто, нашу родину любя.

А они купцов союзных, словно яблоню в саду,

Околачивали палкой с визгом: «Он — Брасиду друг!»

Вы ж на жертвы без оглядки налетали, как щенки.

Побледневший, изможденный, город в ужасе поник,

Клевету любую жадно проглотить он был готов.

А союзники, увидев, как терзают их и бьют,

Стали золотом червонным засыпать горланам рот.

Страшно те разбогатели. Обнищала вся страна.

Ничего-то вы не знали. А кожевник был во всем

Виноват.

Гермес-владыка! Помолчи, не называй!

Под землей, куда ушел он, не тревожь его, оставь!

Он уж стал теперь не нашим, он тебе принадлежит.

Все, что про него ты скажешь,

Что мерзавцем жил негодным,

Болтуном, лгуном, пройдохой,

И мутилой, и задирой,

Это все сейчас ты скажешь

О знакомце о своем.

Но ты-то почему молчишь, владычица?

Не подарит она ни слова зрителям:

За муки все она на них разгневана.

Так пусть с тобой поговорит хоть чуточку!

Что думаешь о них, скажи мне, милая

Красавица. Доспехов Ненавистница!

Так, слышу, слышу. Жалуешься? Понял все!

Узнайте, почему она так сердится:

Сама она пришла к вам после Пилоса

С котомкой, договоров полной доверху.

Над ней в собранье трижды посмеялись вы.

Мы согрешили, верно. Но уж ты прости!

Ушел у нас весь разум в кожу[23] в те поры.

О чем сейчас меня спросила, слушайте!

Из здешних кто ей самый беспощадный враг

И кто ей друг и битв противник яростный?

Всех больше ненавидит Клеоним войну.

А в деле боевом слывет каким у вас

Вот этот самый Клеоним?..

Душою храбр,

Зато не сын он вовсе своего отца.

Подкидыш он, и сам, попав в сражение,

Подкидывает щит свой обязательно.

Еще о чем меня спросила, слушайте!

Кто завладел в собрании трибуною?

Гипербол свил гнездо себе на месте том.

Но что с тобой? Зачем глядишь ты в сторону?

Да, отвернулась. Сердится на город ваш

За то, что проходимца вожаком избрал.

Мы от него откажемся. Но город наш

Сейчас остался без опеки, сир и гол,

И с горя проходимцем препоясался.

А городу какая ж в этом выгода?

В Совете нам полезен он.

Но как, скажи?

Да видишь, ламповщик он. До него в делах

Порой впотьмах блуждали мы и ощупью,

Сейчас же все при свете ламп решается.

Ого-го!

О чем сейчас велела мне спросить!

О чем?

О многом старом, что она оставила.

Во-первых, о Софокле. Как он здравствует?

Здоров. Но с ним творятся чудеса.

А что?

Да из Софокла вдруг он Симонидом стал.

Как, Симонидом?

Дряхлый, за наживою

Готов хоть на рогоже выйти в плаванье.

А жив Кратин мудрейший?

Умер он в тот год,

Как был набег спартанцев.

Умер как?

Да так!

Свалил удар. Разбилось сердце старое,

Когда с вином бочонок стали в щепы бить.

А сколько бедствий город испытал других!

Нет, никогда с тобой мы не расстанемся!

Так что же! В жены Жатву ты возьми себе,

На хуторе живи с ней, чтоб росли у вас,

Цвели и зрели гроздья виноградные!

Так подойди ж и дай поцеловать себя,

Красотка! Вредно, думаешь, Гермес-дружок,

Поспать мне будет с Жатвой после долгих лет?

Нет, коль запьешь настойкою полынною.[24]

Возьми с собой и Ярмарку. И отведи

Ее в Совет. Там место ей законное!

Совет, блаженство ждет тебя с женой такой!

Какая будет выпивка трехдневная!

А угощенье: суп, кишки вареные!

Гермес дражайший, будь здоров!

И ты прощай!

Дружок, будь весел и не забывай меня!

Эй, жук! Сюда! Пора лететь домой, домой!

Нигде жука не видно.

А куда ушел?

Впряженный в колесницу Зевса, молнии

Влачит.

Бедняга! Чем же он прокормится?

Сыт будет Ганимедовой амвросией.[25]

А как мне вниз спуститься?

Не робей! Вот здесь

Сойдешь, с самой богиней вместе.

Милые!

Сюда за мной скорей идите. Многие

Вас ждут, желанья сладостного полные.

Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам

Нашу утварь, кирки и веревки. Народ непутевый толпится у сцены.

Здесь воришек не счесть. Так и шарят они, что стащить бы и чем поживиться.

В оба глаза добро караульте! А мы обратимся к собравшимся с речью,

Скажем зрителям все, что пришло нам на ум, и пройдемся дорогами мыслей.

Надзирателям палками следует бить комедийных поэтов, что смеют,

Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно.

Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта,

Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа,

То тогда наш учитель считает, что он и хвалы и награды достоин.

Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей, жалких,

Кто над рубищем грязным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет,

И с разинутой пастью Гераклов прогнал, вечно жрущих и вечно голодных.

Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил рабов горемычных,

Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой,

Выходящих обычно из дома в слезах и затем только автору нужных,

Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь:

«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою ратью

На тебя навалилась трехвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?»

Наш поэт устранил эту грубую брань, шутовство балаганное это,

И большое искусство он создал для нас и высокую башню построил

Из возвышенных мыслей, из важных речей, из тончайших, не рыночных, шуток.

Не на мелкую сошку, ничтожных людей, ополчился поэт, не на женщин,

Но с Геракловым мужеством в гневной душе он восстал на великих и сильных

Он прошел через страшный кожевенный смрад, через злости вонючей угрозу.

Да, без трепета с первых шагов поднялся он на чудище с пастью зубастой,

Чьи глаза, как у Кинны распутной, огнем, словно плошки, свирепо горели,

А вокруг головы его лижущих сто языков, сто льстецов извивались.

Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий,

Он вонюч, словно морж, он задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен.

Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву.

Ради вас, ради всех островов я в борьбу с ним вступил. И за это сегодня

Вы должны благодарностью мне заплатить и старинную дружбу припомнить.

Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда по палестрам не шлялся,

Соблазняя красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился.

Огорчал вас немного, и много смешил, и всегда надлежащее делал.

Потому-то должны вы друзьями мне быть,

Старики, и мужчины, и мальчики все,

А вдвойне и особо плешивых прошу

Посодействовать мне и в победе помочь.

А когда победить мне удастся сейчас,

На пирах, на попойках кричать будут все:

«Дать плешивому это, плешивому то,

И сластей и орехов! Не жаль ничего

Для того, кто хоть лысиной равен ему,

Благороднейшему из поэтов!»

Муза, забудь про войну,

К дружку своему подойди,

Пропляши со мною!

Свадьбы бессмертных, героев пиры,

Игры блаженных прославь!

Это удел твой, Муза.

Если ж попросит тебя Каркин

С его сыновьями сплясать,

Не поддавайся, не верь,

Льстивой не слушай просьбы!

Все они — помни твердо

Пигалицы, плясуны-головастики,

Карлики, козий помет, мастера на дурацкие штуки.

Сам их родитель признался, что вечером

Драму, рожденную в муках,

Утащила кошка.

Второе полухорие

Пышноволосых Харит

Заветную песнь заведет

Песенник искусный.

Пусть он споет нам весною, когда

Ласточка лепит гнездо

И Морсима не слышно.

Да и Меланфий[26] тогда молчит.

Как мерзок мне голос его!

В хоре трагическом шел

Он и почтенный братец,

Оба с Горгоньим зубом,

Лакомки, гарпии, жрущие камбалу,

Хахали гнусных старух, как козлы, оба брата вонючи.

В рожу густою им плюнь блевотиною,

Муза-богиня! Со мною

В пляс пустись веселый!

Не шутка прямиком к богам направиться!

Признаться вам, колени ломит здорово!

Малюсенькими сверху вы казались мне.

С небес взглянуть — вы подленькими кажетесь,

Взглянуть с земли — вы подлецы изрядные.

Мой господин вернулся?

Говорят, что да.

А что с тобою было?

Ноги долгий путь

Перестрадали.

Расскажи нам!

Что сказать?

Встречал ли ты, чтоб кто-нибудь другой, как ты,

По небесам шатался?

Нет. Блуждали там

Две-три души певцов дифирамбических.

А для чего?

Запевки крали в воздухе

Весенне-вейно-мглисто-серебристые.

Скажи, а правду говорят, что на небе,

Когда умрем, становимся мы звездами?

Все правда!

Кто же там звездою сделался?

Хиосец Ион.[27] Воспевал и прежде он

«Звезду-денницу». Как скончался, на небе

Его прозвали все «Звездою утренней».

А это что за звезды? Полосой огня

Они скользят по небу.

Возвращаются

От богача-звезды с пирушки звездочки

С фонариками, и огонь в фонариках.

Теперь вот эту проводи скорее в дом!

Ополосни лоханку, вскипяти воды

И постели для нас ты ложе брачное.

А выполнив приказ мой, возвратись сюда!

А я в Совет вот эту провожу сейчас.

Где ты достал девчонок?

Где же? Нá небе.

Не дам я и полушки за богов теперь:

Они, как мы здесь, сводниками сделались.

Да, кое-кто живет и в небе с этого.

Пойдем теперь.

Скажи лишь, чем кормить ее

Мы будем?

Да ничем. Не станет есть она

Ни толокна, ни хлеба. У богов вверху

Она лизать амвросию приучена.

Что ж, полизать найдется для нее и здесь.

Сомнения нет у нас.

Дела старика теперь

Идут превосходно.

А скоро женихом меня увидите блестящим!

Завидуем мы, старик,

Ты юность вернул себе,

Ты лоснишься маслом!

Еще бы! А когда к груди прижму красотку Жатву?

Блаженней будешь ты тогда, чем плясуны Каркина!

И по заслугам. Это я

Жука-навозника взнуздал,

Спасенье эллинам принес,

Чтоб все могли по деревням,

Не зная страхов, по ночам

И спать и забавляться.

Помыта спереди и сзади девочка.

Готов пирог. Коврижки подрумянены.

Все приготовлено. За женихом черед!

Но Ярмарку должны мы отвести сперва

И передать Совету.

Это кто ж еще?

Та самая, с которой во Бравроне[28] мы

Гуляли, нагрузившись молодым вином?

Та самая, добытая в трудах.

Ой-ой!

Не зад у ней, а праздничное шествие!

Эй, кто здесь честный человек? Кому вручить

На сбереженье эту вот красавицу?

А ты чего тут крутишься?

На Истме[29] я

Хочу занять палатку для приятеля.

Никто в опекуны не вызывается?

Иди сюда! Народу передам тебя.

Кивнул ей кто-то.

Кто же?

Арифрад кивнул.

Он хочет получить ее.

Подлец, да он

Ее обгложет, обсосет, как косточку.

А ты сперва на землю одежонку скинь!

Совет, пританы! Перед вами Ярмарка!

Взгляните, что за сладость вам вручается:

Раздвинуть ножки стоит лишь немножечко,

Для жертв местечко сразу приоткроется.

А тут, глядите, кухня.

Хороша-то как!

Понятно, почему она закопчена.

Здесь до войны Совет пыхтел над вертелом.

И с Ярмаркою сможете вы завтра же

Устроить состязанья превосходные.

На четвереньках, на коленках, бок о бок,

Стоймя стоять, бороться врукопашную

И, умастившись, как бойцы кулачные,

По-молодецки драться, жать, долбить, копать.

На третий день устроите ристания.

На ездока наскочит на лету ездок,

Повозка на повозку рухнет с грохотом,

Помчатся, задыхаясь, тяжело храпя,

И здесь и там возницы, ниц простертые,

Без сил, в бесчестье будут у меты лежать.

Эгей, пританы, получайте Ярмарку!

Гляди, как принял радостно притан ее,

Что значит — не с пустою приходить рукой

К начальству! А не то проходишь без толку.

Чудеснейший малый он!

Всем гражданам верный друг

Тригей наш любимый!

Меня оцените вполне, когда созреет жатва.

Сейчас уже ясно все,

Спасителем всех людей

Тебя мы считаем!

Что скажешь, нового вина хмельной глоток отведав?

Вслед за богами величать тебя мы будем первым.

Да, вашей стою похвалы

Я, из Афмонии Тригей.

Избавил я от горьких зол

Весь бедный люд

И деревенский весь народ,

Гипербола сразивши.

Все хорошо! Теперь что станем делать мы?

Как что? Кувшины в жертву принесем мы ей.

Кувшины? Как Гермесу захудалому?

А что ж, быка забить вы мне прикажете?

Забить? Убить? Нет, с боем мы покончили.

Тогда свинью упитанную?

Нет!

А что?

Ведь свинство Феогеново получится.

Кого же взять нам напоследок?

Нетеля.

Как, нетеля?

Ну да!

Уж очень дикое

Словечко!

В самый раз. Когда в собрании

Начать войну предложат заседатели,

Тут все со страху замычат: нет, нет, нет, нет.

Сказал ты дельно.

Станут все любезными

И кроткими друг с другом, словно телочки,

С союзниками сделаются ласковы.

Так приходи сюда скорее с телочкой!

Тригей и раб спешат в дом.

Как ладится счастливо все, лишь только бог захочет!

Как по маслу идет, все растет и растет

Наше дело. Какая удача!

И верно! Вот уже стоит алтарь перед дверями.

Поспешите, пока он силен,

Этот ветер, грозящий войне,

Милосердный послал его бог!

Это ясно, на счастье теперь

Изменилась судьба и на радость.

Вот вам корзина с ячменем! Вот вам топор и ленты!

Горит огонь, готово все. Лишь телка не хватает.

Спешите, торопитесь, эй!

Не то увидит вас Хэрид,[30]

Незваным приплетется он.

В дуду дудеть, свистеть, потеть

Он станет, знаю хорошо,

Пока не поживится.

Возьми корзину в руки и кропильницу,

По ходу солнца обойди скорей алтарь.

Готово! Обошел я. Дальше делать что?

Дай факел, в воду окуну теперь его!

Стряхни скорей.

А ты теперь ячмень подай.

Сам руки окропи, и дай кропило мне,

И зрителей осыпь зерном.

Готово все!

Осыпал всех?

Гермес свидетель, сделано!

В театре, сколько ни собралось зрителей,

Ни одного нет, кто б сидел без семени.

И женщинам досталось?

Нынче вечером

Мужья им всыплют.

Ну, тогда помолимся!

Кто здесь собрался? Где благочестивый сонм?[31]

Уж я полью их, сей благочестивый сонм!

Считаешь этих ты благочестивыми?

Да, сколько мы на них водицы вылили,

Стоят, как пни, ни с места не шелохнутся.

Теперь скорей помолимся!

Помолимся!

Пресвятая богиня, царица небес,

О Ирина могучая!

Хороводов владычица, свадеб глава,

Нашу мирную жертву с любовью прими!

Да, красавица наша, с любовью прими,

Зевс свидетель! И брать не подумай пример

С похотливых, блудливых девчонок! Они,

Створку чуть приоткрывши, за дверью стоят

И, головку просунув, глядят плутовски.

Только стоит им сердце отдать хоть на миг,

Убегают тотчас.

А пройдешь, снова выглянут, снова зовут.

С нами так никогда не играй, госпожа!

Нет, во всем обаянье чудесной красы

Дай счастливым влюбленным глядеть на тебя!

Десять лет и три года в тоске и слезах

Мы взывали к тебе.

От усобиц избавь нас, от свары и драк,

«Прекращающей битвы» тебя назовем!

Подозрительность злую сними с наших душ,

Прекрати болтовню,

Под обличьем изящным грызущую нас.

Соком дружбы взаимной, прощеньем обид

Напои, как и встарь,

Нас, прекрасной Эллады счастливый народ,

В наше сердце веселую кротость пролей!

Рынок весь нам доверху добром завали!

Ранним яблоком, луком мегарским, ботвой,

Огурцами, гранатами, злым чесноком,

Рубашонками маленькими для рабов.

Беотийцев увидеть позволь нам опять

С куропатками, с кряквами, с гусем, с овцой,

Пусть в корзинках притащат копайских угрей,

А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,

Рвем из рук и торгуемся. Жмутся к лоткам

Знаменитые лакомки: Морих, Телей

И Главкет. Напоследок Меланфий придет:

Он на рынок приходит всех позже. Увы!

Все распродано. Стонет и плачет бедняк,

А потом из «Медеи» протяжно вопит:

«Все погибло, погибло! И я — сирота!

Сельдереевы дети, о, где вы, о, где?»

Люди добрые смотрят, смеются.

Так соверши по нашему молению,

Любимая!

Топор возьми! По-поварски

Зарежь тельца!

Никак нельзя.

А почему?

Богиня Мира — враг кровопролития.

Ее алтарь не терпит крови.

В дом зайди,

Там заколи и вынеси нам окорок!

Телец хорегу целенький достанется.

Перед дверьми останься сам и выполни что надо.

И дрова наколи, чтоб костер развести,

Весь обряд соблюди, как пристало!

Смотри-ка, прямо как жрецы, накладываю хворост!

Ну еще бы! На все ты мастак!

Ты во всем расторопен и мудр,

Нет труда не по силам тебе.

Ловок ты и хитер, а беду

Ты встречаешь с отважной душой.

Прекрасно сложены дрова, Стильбида[32] дым замучит.

Сейчас алтарь я принесу. Без слуг мы обойдемся.

Ну кто же не воздаст хвалы

Ему? Он сил не пожалел,

Не пожалел своих трудов,

Чтоб город наш святой спасти!

Навеки будет он для всех

Завиднейшим примером!

Все сделано! Клади на угли окорок,

А я за сердцем сбегаю и потрохом!

И сам схожу.

Чего же он копается?

Да вот он я! Признайся, разве мешкаю?

Теперь поджарим мясо. Погляди, идет

Какой-то щеголь, лаврами увенчанный.

Кто б это был?

По виду он — бахвал и шут.

Пророк как будто?

Нет же, просто Гиерокл,

Гадатель из Орея.[33]

Самолично он.

Послушаем, что скажет!

Дело ясное:

Кричать он станет против перемирия.

Да нет, почуял, что запахло жареным.

Прикинемся, что мы его не видим!

Да.

Кто жертвы здесь приносит и каким богам?

Молчи и жарь! И жиром сам не лакомись!

Кому здесь жертва? Говорите.

Хвост готов?

Хрустит?

И как! Богиня Мира, милая!

Тогда отрежь початок и отведать дай!

Пускай еще пожарится!

Сойдет и так!

Готово!

Нос не суй, куда не прошено!

Теперь разрежь!

Где жертвенник?

Неси вино!

Язык отдельно режут.

Знаем сами все.

Ты вот что сделай!..

Что же?

Перестань болтать!

Приносим жертву мы богине Мира здесь.

Смертные, вас охватило безумие.

Сам ты помешан!

Темен ваш разум, богов вы не чуете воли державной,

Мир заключаете с племенем дико глядящих мартышек.

Ха-ха!

Чего смеешься?

Над мартышками.

Вы, простодушные горлицы, верите хитрым лисицам.

Ложь у них в сердце и ложь у них в мыслях.

Пускай прокоптится

В глотке твоей бестолковый язык, как вот это жаркое!

Ежели не обманули Бакида[34] священные нимфы,

Или же смертных Бакид, иль опять-таки нимфы Бакида…

Жалкою смертью умри, перестань завывать о Бакиде.

Боги еще не велят от неволи богиню избавить,

Прежде чем, раньше чем…

Пресно! Прибавь еще чуточку соли!

Нет, не угодно блаженным богам, чтобы миром и дружбой

Спор мы покончили прежде, чем волк обручится с овцою…

Врун распроклятый! Да как это волк обручится с овцою?

Знай, пока, бегством спасаясь, куница смердит тошнотворно

И непорожняя сука щенится слепыми щенками,

Вам до тех пор не дозволено мир заключить нерушимый.

Что же нам делать? Друг с другом вести бесконечные войны?

Или уж бросить нам жребий, кто больше претерпит мучений?

А заключив договор, мы бы Грецией правили вместе.

Нет же, ползти прямиком никогда не научишь ты рака!

Нет, в Пританее[35] обедать тебе никогда не придется,

И не придется тебе сочинять предсказанья отныне.

Помни, ежа никогда вам колючего мягким не сделать!

Иль никогда ты не кончишь афинян бахвальством дурачить?

А по какому же слову богам вы приносите жертвы?

Слово чудесное это старинный Гомер заповедал:

«Грозную тучу войны отогнали они и призвали

Снова Ирину к себе и с жертвами к ней обратились.

Тучные бедра сожгли они, сердца и легких вкусили

И возлияли вина. Был вожатым я в шествии славном!

Но прорицателю кубка никто не поднес золотого».

С этим отнюдь не согласен. Не так возвещала Сивилла.[36]

Правильно, Зевс мне свидетель, великий Гомер заповедал:

«Проклят, поруган и прогнан[37] да будет навек окаянный,

Кто возлюбил смертоносную междоусобную распрю».

Бдителен будь, берегись, чтобы ястреб даров не похитил,

Ловко тебя обманув…

Опасаться нам следует вора!

Явно опасно телятине нашей пророчество это.

Чашу наполни вином, потроха передай мне и сердце!

Ну, если так, самому управляться придется мне, видно!

Вот — возлияние, вот — возлияние!

Чашу наполни и мне и отведать позволь мне жаркого.

Нет, не угодно еще это сонму богов непорочных!

Будем сперва возлиять мы. А ты уходи поздорову!

Мира богиня, владычица! С нами навеки останься.

Живо язык мне подай!

Со своим убирайся подальше!

Вот возлияю и я!

Получай, да бери поскорее!

Кто поднесет мне жаркого?

Никак поднести невозможно!

Нет потрохов тебе, прежде чем волк обручится с овцою!

Вот я коснулся колен твоих!

Молишь напрасно, бедняга!

Знаешь, ежа никогда нам не сделать колючего мягким.

Эй, зрители, сюда! От блюд отведайте

От наших.

Как же я?

А ты — Сивиллу жуй!

Клянусь Землею, вам не пировать одним!

И я урву жаркого! Дело общее!

Лупи Бакида!

Вас зову в свидетели!

И я. Ты — вор, обжора и дрянной хвастун!

Лупи его! Дубась бахвала палкою!

Ты бей. А я его из шкуры вытащу,

В которую он под шумок закутался.

Отдай, святоша, шкуру! Раздевайся, эй!

Слыхал, ворона мерзкая орейская!

Лети назад, в Элимний![38] Торопись! Эй-эй!

Хорошо, хорошо!

Шлемов больше не видать!

Лука нет, и сыра нет!

Не любитель я войны.

Лучше вечер зимний

С тем, кто мил, с тем, кто друг и сосед,

Проводить у огня, наколов

Жарких и сухих дровец,

Что сушились лето все,

Греть у угольков орешки,

И поджаривать каштаны,

И служанку целовать,

Если дома нет жены.

Что милей всего на свете? Дни, когда закончен сев.

Небо дождик посылает, и сосед нам говорит:

«Чем бы нам таким заняться, отвечай-ка, Комархид!»

«Выпить хочется мне, вот что! С неба шлет ненастье бог!

Эй, жена, бобов поджарь нам, да побольше, меры три!

И муки прибавь пшеничной и маслин не пожалей!

И Манета пусть покличет Сира с улицы домой;

Все равно ведь невозможно нынче лозы подрезать

И окапывать напрасно: землю дождичек смочил,

Пусть пошлют за перепелкой, двух тетерок принесут!

Молоко найдется в доме и от зайца три куска,

Если только прошлой ночью не стащила кошка их;

Что-то очень уж шумела и возилась там она.

Два куска неси нам, мальчик, третий дедушке оставь!

Мирта ветвь у Эсхинада попроси, да чтоб в цвету!

Заодно и Харинада по дороге пригласи!

С нами пусть он нынче выпьет!

Посылает бог удачу

Нашим нивам и садам».

В дни, когда луг звенит

Песней милою цикад,

Я разглядывать люблю,

Не созрели ли уже

Грозди лоз с Лемноса.

Прежде всех зреет плод этих лоз,

А потом горстку фиг с ветки рву,

Спелость пробую на вкус,

Фиги тают — так сочны!

«Оры милые», — пою я,

И настоечку хлебаю,

И за лето становлюсь

Жирен, гладок и лоснист.

Много хуже таксиархом[39] любоваться, — чтоб он сдох!

С гребнями тремя на шлеме, в алом пламенном плаще.

«Крашен плащ, — бахвал клянется, — в сардский пурпур, в чистый цвет».

Но когда придется драться в этой пурпурной красе,

Тут окрасится накидка в самый подлый рыжий цвет.

Первым франт несется с поля, словно рыжий конь-петух.

Я, как птицелов, глазею. А султан его дрожит.

Но зато уж, сидя дома, шутки дикие творят.

В список призывной внесут нас, после вычеркнут опять,

Впишут снова, дважды, трижды. Вдруг кричат: «В поход идем!»

А еды не закупили. Ведь не знали ни про что.

К Пандионовой[40] колонне подлетишь и, тут себя

В призывном увидев списке, с горькой злобою уйдешь.

Вот что терпим мы, крестьяне, терпим больше городских

От трусливых щитобросов — людям и богам врагов.

С ними, если Зевс позволит, расквитаемся за все!

Нам от них беда и слезы,

Львы они в кругу домашнем,

Хитролисы на войне!

Ну-ну!

На свадьбу, на пирушку привалил народ.

Возьми султаны эти, обмети столы,

Ведь ни на что другое не годны они.

Перепелов неси сюда и рябчиков,

Зайчатины и хлеба дай пшеничного.

Где, где Тригей?

Да здесь я! Жарю рябчиков.

Тригей, дружок любезный! Сколько радости

Принес ты нам, вернувши снова мир! Никто

И за полушку кос не покупал у нас.

А нынче за пять драхм я продаю косу.

А тот три драхмы за кувшин с селян берет.

Прими ж в подарок лучшую косу, Тригей,

Кувшин возьми, бери и это! Даром все!

Мы нажились в торговле. И за то теперь

К тебе пришли на свадьбу с приношеньями.

Спасибо! Все сложите и идите в дом!

Спешите на пирушку! Поглядите-ка:

Подходит оружейник. Он ужасно зол.

Ай-ай, Тригей! Меня ты разорил дотла!

Чего ты, горемыка? Шлемом рвет тебя?

Торговец оружием

И ремесла и хлеба ты лишил меня,

И вот его, и мастера-копейщика!

За эти два султана сколько просишь ты?

А сколько дашь?

Что дам? Мне, право, совестно,

Но чтоб над вязкой не трудиться веников,

Три мерки фиг за оба дам, и со стола

Теперь сметать я буду сор султанами.

Зайди во двор и фиг три мерки вынеси!

Ведь лучше что-нибудь, чем ничего, дружок!

Прочь убери, к воронам, этот подлый хлам!

Да из твоих султанов лезут волосы.

За эту дрянь и фиги я не дам тебе!

Куда ж девать мне панцирь замечательный?

С роскошною чеканкой, в десять мин ценой?

На панцире убытка не потерпишь ты.

За ту же цену у тебя куплю его.

Отлично, как стульчак его использую.

Не издевайся, дерзкий, над моим добром!

Сюда еще три камешка — и кончено!

Невежа! Как же подтираться думаешь?

Вот так просуну руку через скважину,

А этак вот другую.

Через обе?

Да!

У кораблей не занимать же дырочек!

Уплатишь ты за нужник десять мин, чудак?

Еще бы! Зевс свидетель! Что ж ты думаешь,

Дешевле тыщи драхм ценю я задницу?

Иди ж, и деньги принеси!

Постой, дружок!

Жмет в мягком месте. Не куплю! Неси назад!

А с этой боевой трубой что делать мне?

Ведь за нее я отдал шесть десятков драхм.

Сюда в воронку жидкого свинца нальем,

Прицепим сверху небольшую палочку,

И коттаб[41] превосходнейший получится.

Ты все смеешься?

Вот тебе другой совет:

Налей свинца в воронку, как указано,

Привесь грузило к кончику, бечевкою

Перевяжи как следует, получится

Безмен, чтоб фиги домочадцам взвешивать.

Меня зарезал без ножа, чудовище!

Я заплатил когда-то мину целую

За эти шлемы. А теперь кому продам?

Ступай и шлемы предложи египтянам!

Слабительное будут в них размешивать.

Ох, горе, шлемщик, горе, ох, погибли мы!

А с ним какая же беда?

Смешной вопрос!

Кому же может пригодиться шлем теперь?

Такие вот приделай рукоятки к ним,

Пойдет товар гораздо лучше, верь мне, друг!

Пойдем, копейный мастер!

Погоди-ка ты!

Хочу я эти копья у него купить.

А сколько дашь?

Перепили их надвое.

Возьму за драхму сотню штук для колышков.

Уйдем, мой друг, над нами издеваются!

Гостей моих сынишки, глянь, идут сюда,

Отлить хотят. Да заодно испробовать

Те песни, что решили на пирушке спеть.

Эй-эй! Мальчишка! Что пропеть ты думаешь?

Поди ко мне, давай-ка я прослушаю.

«Воинов вооруженных поем мы…»

Постой, погоди ты!

«Воины вооруженные» где же? О чем же поешь ты?

Ведь возвратилась к нам снова Ирина. О глупый невежда!

«Только друг к другу они подошли, устремляясь на битву,

Тотчас же сшиблись щитами и медью доспехов звенящих».

Что еще, «сшиблись щитами»? Чтоб мне о щитах и не слышать?

«Воинов вопли раздались, а там — ликования крики…»

Что это? «Воинов вопли»? Клянусь Дионисом, завоешь,

Если о воплях ты будешь мне петь и о меди звенящей!

Ну, так о чем же запеть? Подскажи мне, чего ты желаешь?

Да хоть о том, как «быков закололи они», и так дальше,

Или о том, как «был подан им завтрак и сладкие блюда».

«После быков закололи они, распрягли утомленных

Коней, дымящихся потом. Насытившись тяжкой войною…»

Славно! «Войною насытившись, приналегли на жаркое»

Это вот пой, как, насытившись, жрали и допьяна пили!

«Но, отдохнувши, взялись они снова…»

За песни, наверно.

«Бросились бешено к башням с неистовым воинским криком…»

Чтоб ты пропал, мальчишка, вместе с битвами!

Одно и знаешь, петь войну! Ты кто и чей?

Кто я?

Да, ты, свидетель Зевс!

Ламаха сын.

Ага! Ага!

Не удивительно вовсе мне слышать, что ты — порожденье

Ахов-ламахов-бабахов, ломальщиков, головоломов.

Уйди! Твои для копьеносцев песенки.

А где еще тут чадо Клеонимово?

Останься здесь и спой нам! Знаю, про войну

Не станешь петь, ты — сын отца разумного.

«Воин Салийский гордится[42] щитом моим. Бросить пришлось мне,

С поля бежав, под кустом свой знаменитый доспех».

Эй, коротыш, отвечай, про отца ты поешь эту песню?

«Но сохранил я дыханье…»

Родителям на поношенье…

Войдем же в дом! Уверен я, мой миленький,

Что песенки о том, как нужно щит бросать,

Не позабудешь. На отца похож сынок.

А вы останьтесь на пиру, друзья, забота ваша

Отважно взяться за еду! Набить потуже брюхо!

Вгрызайтесь с силой! Раз и два!

Пусть храбро челюсти жуют! Затем дарован людям

Зубов блестящих белых ряд, чтоб мы жевали ими.

Спасибо за советы, друг! Да тут совет не нужен.

Довольно голодали мы. В зайчатину впивайтесь!

Случается не каждый день,

Чтоб без хозяев пироги по улицам гуляли.

Кусайте смело! А не то раскаетесь, да поздно!

Час настал благоречья! Настала пора проводить нам невесту из дома

И поднять огненосные факелы ввысь, всем народом плясать и смеяться.

И с киркой и с сохой возвратиться в поля, в виноградники, на огороды,

Поплясав хорошенько, натешившись всласть и Гипербола вытолкав в шею.

А теперь обратимся с молитвой к богам:

Пусть Элладе обилье и милость пошлют,

Пусть богато ячмень уродится у нас

И хмельное вино, и плодятся в садах

Грозди сочные смокв.

Пусть рожают нам жены детей-крепышей,

Пусть сокровища все, что война отняла,

К нам вернутся сторицей! И пусть навсегда

Мы забудем о блеске железа!

Эй, жена, идем в поля!

Красавица, сладко

Поспим мы с тобою!

Гимен-Гименей, о![43]

Счастливчик, по праву ты

Блаженства утех достиг!

Гимен-Гименей, о!

Гимен-Гименей, о!

Что делать нам с нею?

Что делать нам с нею?

Сорвем ее спелый плод!

Сорвем ее спелый плод!

А мы жениха возьмем,

Соседи, и на плечи

Со славой подымем!

Гимен-Гименей, о!

Гимен-Гименей, о!

Живите сытехонько,

Уйдя от тревог войны,

И смоквы сбирайте!

Гимен-Гименей, о!

Гимен-Гименей, о!

Сучок его прям и тверд,

Сладка ее смоква!

Налегайте на еду!

Пусть вино течет рекой!

Гимен-Гименей, о!

Гимен-Гименей, о!

Желаю вам счастья всем,

Ступайте за мною: ждут

Коврижки и сласти!