Феокрит
Идиллии (Отрывки)

15 В полдень не время, пастух, на свирели играть нам, не время.

Пана[1] боимся: устав на охоте, об эту он пору

Ляжет в тени отдыхать; ты же знаешь, ведь больно он вспыльчив;

В голову бросится желчь, и раздует он ноздри от гнева.

Ты ж не споешь ли мне, Тирсис, сказанье о Дафниса[2] муках?

20 В песнях пастушеской Музы достиг ты большого искусства.

Сядем же против Приапа[3] и Нимф родниковых, под вязом.

Видишь, вон там, на пригорке, на нашем престоле пастушьем,

Там, где деревья густые. И если споешь ты мне песню,

Ту, что недавно ты пел, состязаясь с Хромином Ливийцем, —

25 Трижды удой уступлю от козы, двух козляток родившей;

Кормит обоих козлят и дает два подойника разом.

Кубок большой подарю я, душистым обмазанный воском.

60 Нынче ж в подарок тебе я его преподнес бы охотно;

Если бы спел ты мне, друг мой, напев той чарующей песни.

Спой же, без шуток, любезный, ведь ты же не хочешь — не правда ль? —

Песню в Аид захватить, чтобы там позабыть ее мигом?

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

65 Тирсис я, с Этны[4] я родом, и сладок у Тирсиса голос.

В час, когда Дафниса жизнь угасала, где были вы, Нимфы?

В светлой долине Пенея?[5] Иль, может, на высях

Пиндийских?[6]

Не было вас в этот день в многоводном потоке Анапа,[7]

Не было в Этны лесах, ни священного Акиса[8] водах.

70 Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

Плакали горько шакалы, и волки о нем горевали,

Лев из дремучего леса горючими плакал слезами.

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

Стадо стояло в ногах, и волы, и бычки молодые,

75 Телки, коровы, телята его провожали рыданьем.

Песню пастушью, начните, начните, о Музы благие!

Спрашивал Гермес-отец, с облаков опустившись:

"О Дафнис,

Что же терзает тебя? И к кому ты пылаешь любовью?"

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

80 Все пастухи, что пасут и коров, и овец, и козляток,

Все вопрошали его, от какого он горя страдает.

Старый явился Приап и промолвил: "Что таешь, несчастный?

Дева, поверь мне, твоя все ручьи и леса исходила.

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

85 Ищет тебя лишь, а ты, неудачник, любить не умеешь.

Ты ведь погонщик быков, а страдаешь, как козий подпасок,

Коз увидавши, бедняк, что с козлами играют беспечно,

Глаз не спускает, грустя, что и он-де козлом не родился.

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

90 Так же и ты, увидавши красавиц, смеющихся звонко,

Их поедаешь глазами, вмешаться в их круг не умея".

Все эти речи в молчанье пастух умиравший прослушал,

Горькой исполнен любви, выполнял он судьбу роковую.

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

95 И, улыбаясь, у ложа прелестная стала Киприда,

Втайне смеялась она, но слова ее гневом дышали;

Молвила: "Хвастал ты, Дафнис: над Эротом ты насмеешься,

Но над тобою самим насмеялся безжалостный Эрот".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

100 Гневно ответил ей Дафнис: "Жестокая, злая Киприда,

Ты ненавистна, Киприда, ты смертным, Киприда, противна.

Думаешь, злоба моя с моим солнцем последним угаснет?

Эрота злейшим врагом и в Аиде останется Дафнис".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

105 "Лучше на Иду[9] пойди, там пастух тебя любит, как слышно,

Там ожидает Анхиз[10] под дубами в тени, на лужайке,

Где над цветущей травою гудят неумолчные пчелы".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

"Там и Адонис[11] цветущий пасет свое стадо барашков;

110 Зайцев он мастер ловить и за зверем по лесу гоняться".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

"После ступай, похвалися, навстречу пойдя к Диомеду:[12]

"Дафниса я победила, сразись, если можешь, со мною".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

115 "Волки, шакалы, прощайте! Прощайте, медведи лесные!

Дафнис-пастух уж не будет бродить по холмам, и по рощам,

Ни по дремучим лесам. Ты прости, о ручей Аретуса,[13]

Светлые реки, простите, бегущие с высей Тимбрийских".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

120 "Дафнис прощается с вами, быков своих пасший могучих,

Дафнис прощается с вами, гонявший коров к водопою".

Песню пастушью начните, начните, о Музы благие!

123 "Пан, я зову тебя, Пан, появись ты с утесов Ликея…

128 Только тебе, мой владыка, отдам я свирель дорогую;

Сладки губам ее трубки, душисты от воска густого.

130 Чую я, Эрот жестокий влечет меня в бездну Аида".

Песню пастушью кончайте, кончайте, о Музы благие!

"Пусть же теперь зацветут на аканфах и тернах фиалки,

Пусть же прекрасный нарцисс расцветет в можжевельника ветках,

Будет пусть все по-иному, как только я, Дафнис, погибну.

135 Пусть понесется олень по дремучим лесам за собакой,

И с соловьями пусть совы в искусстве начнут состязаться".

Песню пастушью кончайте, кончайте, о Музы благие!

Это сказавши, он смолк; и его Афродита пыталась

Тщетно опять воскресить; но решение Мойр неизменно:

140 Волны подземной реки понесли и в себе поглотили

Юношу, милого Нимфам, любимого Музами мужа.

Песню пастушью кончайте, кончайте, о Музы благие!

Дай мне кувшин, приведи мне козу; подоивши, немедля

Музам хочу совершить возлиянье; привет вам, о Музы!

145 Буду и дальше я песни слагать вам, прекраснее этой.

Сладким наполнил б я медом уста твои дивные,

Тирсис,

Сотовым медом и сладким с Айгильской[14] лозы виноградом.

Право, ты звонче поешь и искусней, чем звонкий кузнечик.

Вот тебе кубок: понюхай, мой друг, как он пахнет чудесно,

Словно его в роднике сполоснули рукой своей Горы.[15]

150 Ну, подойди же, Киссайта! Ты сам подоить ее можешь,

Вы же не прыгайте, козы, иначе козел к вам пристанет.

Где же это лавр у меня? Фестилида! А где ж мои зелья?

Кубок теперь обмотай поплотнее ты шерстью пурпурной.

Так связать я б хотела жестокого милого друга.

Суток двенадцать минуло — а все он ко мне не приходит,

Даже не хочет узнать, умерла иль на свете живу я.

В двери, злодей, и не стукнет, ах, Эрос и с ним Афродита

Снова неужто к другой увлекли его легкое сердце?

Завтра его повидать я пойду в Тимагэта палестру,

Горько его упрекну я за все, что он сделал со мною.

10 Нынче ж заклятьем свяжу я и жертвами; ты же, Селена,[16]

Ярче сияй! И к тебе обращаюсь я, дух молчаливый,

К мрачной Гекате[17] глубин, лишь заслышавши поступь которой,

В черной крови меж могил, трепеща завывают собаки,

Страшной Гекате привет! До конца будь мне верной подмогой,

Зелья мне дай ядовитей отравленных Кирки[18] напитков,

Зелий Медеи страшней, Перимеды отрав златовласой.

Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой ты милого друга!

Раньше всего пусть ячмень загорится! Да сыпь же скорее!

Что ж, Фестилида? злодейка, куда твои мысли умчались?

20 Может, негодная, ты надо мной бы не прочь насмеяться?

Сыпь же скорее и молви: "Я Дельфиса косточки сыплю".

Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой ты милого друга.

Дельфис меня оскорбил — и за Дельфиса лавр я сжигаю.

Так же как ветка в огне, разгораяся с треском вначале,

Вспыхнет внезапно потом, не оставив ни пепла, ни дыма,

Так же пусть в пламени в прах рассыпается Дельфиса тело.

Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой ты милого друга!

58 Я разотру саламандру, и завтра же выпьет он зелье.

Травы теперь, Фестилида, возьми. К его двери порогу

6 °Cверху прижавши, дави, но смотри — пока ночь не минула.

Плюнувши после, ты молви: "Давлю я здесь Дельфиса кости".

Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой ты милого друга!

Вот я осталась одна — ах, но как же любовь мне оплакать?

Как мне, откуда начать? Кто меня этой мукой карает?

Дочка Евбула, Анаксо, меж девушек, несших корзины

В храм Артемиды, пошла; в честь богини в тот день привели к нам

Множество диких зверей, и была даже львица меж ними.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

70 Вдруг Тевхаридова нянька, фракиянка — жили мы рядом —

Та, что на днях схоронили, приходит, — и молит и просит

Вместе пойти поглядеть, ну а я — ах, мой жребий злосчастный!

С нею идти согласилась. Хитон мой нарядный из бисса[19]

Быстро накинула я и закуталась в плащ Клеаристы.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Я половину дороги прошла, но у дома Ликона

Дельфиса встретила я — с Евдомиппом; он шел мне навстречу.

Вился пушок их бород, золотистей цветка златоцвета,

Блеском их грудь отливала; он ярче тебя был, Селена!

80 Шли из гимнасия оба, покончивши с славной работой.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Глянула — дух занялся! — будто в сердце мне что-то вонзилось,

Краска сбежала с лица, я о празднестве больше не помню

Даже не помню, когда же и как я в мой дом воротилась.

Словно какая болезнь меня, как огнем, охватила,

Десять ночей на постели и десять я дней пролежала.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Кожу на теле как будто покрасили в желтую краску.

Падал мой волос густой, и осталися скоро от тела

90 Кожа одна лишь да кости. А как в ту пору лечилась!

Сколько видала старух, что лечили от сглаза шептаньем,

Легче не стало ничуть мне — а время все больше летело.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Молвить служанке моей я правдивое слово решилась:

"Средство скорее достань, Фестилида, от тяжкой болезни.

Всей мной несчастной Миндиец владеет; и ты поскорее

Стань, карауля его, у ворот Тимагэта палестры,

Часто заходит туда, там бывать ему, видно, приятно.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

100 Выждешь, чтоб был он один — и, кивнув головой потихоньку,

Скажешь: "Симайта зовет" — и ко мне его тотчас проводишь".

Так я велела; немедля послушавшись, в дом мой приводит

Дельфиса с белою кожей; а я — то лишь только заслышав,

Как он к порогу дверному притронулся легкой ногою, —

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Вся я застыла, как снег, и холодные капельки пота

Лоб мой покрыли внезапно, подобные влажным росинкам.

Рта я открыть не могла и ответить хоть лепетом слабым,

Даже таким, как малютки к родимой во сне обращают.

110 Тело застыло мое, я лежала, как кукла из воска.

Как моя страсть родилась, ты послушай, царица Селена!

Он на меня поглядел и, безжалостный, очи потупив,

Тихо на ложе присевши, он молвил мне слово такое…

139 За руку взявши его, я на ложе к себе привлекала,

Тело приникнуло к телу, и щеки от счастья горели

Жарче и жарче, и сладко друг с другом мы тихо шептались.

Многих я слов не хотела б терять, о Селена, благая,

Как до предела дошел он и вместе мы страсть разделили.

Вплоть до вчерашнего дня он не мог бы мне сделать упрека,

Также и я б не могла. Вдруг знакомая нынче приходит, —

Мать самиянки-флейтистки, Филисты, а также Меликсы, —

Рано, едва рассвело и чуть на небо кони поднялись,

Чуть розоперстую Эос[20] несут из глубин Океана.

150 Мне наболтала немало, и то, как вот Дельфис влюбился.

Снова он страстью пылает, но к девушке или к мужчине,

Точно не знает она; лишь слыхала, что в честь этой страсти

Чистым вином возлиянье свершал и, не кончив пирушки,

К ней торопился, сказавши, что дверь ей украсит венками.[21]

Вот что сказала мне гостья, и знаю я — все это правда!

Прежде ко мне приходил он на дню по три раза и чаще,

В склянке дорийскую мазь оставлял он, как дома, нередко.

Нынче ж двенадцатый день, как его я уж больше не вижу,

Видно нашел себе радость иную, меня позабывши.

Нынче связать волшебством попытаюсь, но, Мойрой клянусь я,

160 Будут опять оскорбления — стучать ему в двери Аида!

В этом вот ларчике здесь сохраняются страшные зелья.

Мне Ассириец, пришелец, поведал, что делают с ними.

Ныне прощай же, царица,[22] коней поверни к Океану!

Я же — опять понесу, как несла мое горе доныне.

Светлой Селене привет! И привет вам, о светлые звезды.

Вслед за небес колесницей плывите вы, спутники ночи.

Дома еще Праксиноя?

Горго! Наконец-то! Войди же!

Диво, как ты добралась. Ну, подвинь-ка ей кресло, Евноя,

Брось и подушку.

Спасибо, чудесно и так.

Да присядь же!

Ну, не безумная я? Как спаслась, и сама я не знаю.

5 Вот так толпа, Праксиноя. И все колесницы, четверкой…

Ах, от солдатских сапог, от хламид — ни пройти, ни проехать.

Прямо конца нет пути — и нашли же вы, где поселиться!

Все мой болван виноват — занесло на окраину света,

Прямо в дыру, а не в дом, чтоб с тобой мне не жить по соседству.

10 Назло, негодный, придумал, всегда вот такой он зловредный.

Динона ты б муженька подождала бранить, дорогая.

Детка твой здесь: ты взгляни, на тебя он внимательно смотрит.

Мой Зопирион, мой славный, она говорит не про папу.

Все понимает мальчишка, клянусь.

Ах, твой папочка — милый!

15 Папочка этот наш давеча (все у нас давеча, впрочем)

Соды и трав для приправы пошел мне купить на базаре,

Соли принес, а верзила — тринадцать локтей вышиною.

То же у нас, Диоклид мой — деньгам перевод, да и только.

Взял он овчинок за семь драхм[23] — словно шкуры собачьи

20 Или клочки от мешков — вот теперь и работай над ними.

Плащ надевай свой, однако, и платье с заколотой пряжкой.

Вместе пойдем-ка с тобою в палаты царя Птолемея;[24]

Праздник Адониса там. Говорят, разукрашено пышно

Все по приказу царицы.

Да, все у богатых красиво!

25 Надо ж и нам посмотреть, чтоб и тем рассказать, кто не видел.

Время, поверь мне, идти.

И всегда у бездельников праздник!

Пряжу, Евноя, возьми, да поставь ее снова, лентяйка,

Так, посередке, чтоб кошкам удобней в ней было валяться.

Ну, поживее! Воды принеси, я «воды» говорю ей, —

30 Мыло несет она. Ладно! Да хватит, не знаешь ты меры!

Воду налей! Осторожней! Ты весь мне хитон замочила.

Стой же! Ну вот и умылась, неважно, как боги послали.

Где ж это ключ от ларя, от большого? Подай поскорее!

Это со складками платье, скажу я, тебе, Праксиноя,

Очень идет; ну, а сколько тебе обошлось, расскажи мне.

Лучше не спрашивай ты, — загнала две серебряных мины,

Даже побольше, в шитье же всю душу свою положила.

Но удалось, как хотела?

Конечно, что правда, то правда.

Плащ принеси мне и шляпу подай-ка сюда поскорее.

40 Детка, тебя не возьму я. Там злая лошадка укусит.

Нет, сколько хочешь, реви — не хочу, чтоб хромым ты остался.

Что же, идем. Ты, Фригия, возьмешь позабавить малютку,

В дом ты собаку впусти, а наружную дверь — на задвижку.

Боги, какая толпа! Как бы нам поскорее пробраться.

46 Ах, что за ужас! Кишат муравьи без числа и без счета.

Мне ты сделал добро, Птолемей, с той поры, как родитель

Твой сопричислен к богам! Никакой негодяй не пугает

Путника мирного ныне по скверной египтян привычке.

Прежде ж недобрые шутки обманщики здесь учиняли,

50 Все на один были лад: негодяи, нахалы, прохвосты.

Что же нам делать, Горго? Глянь, военные царские кони

Прямо на нас наезжают. Любезный, потише, раздавишь!

Рыжий-то конь — на дыбы! Ах, какой же он дикий! Евноя,

Ну, и смела ты, беги! Он и конюха мигом растопчет.

55 Как же я рада, что дома спокойно остался малютка.

Ах, Праксиноя, смелее! Гляди, мы уж выбились; кони

Стали на место свое.

Ах, я насилу могу отдышаться.

С детства ужасно боюсь я коней — и покойников тоже.

Ну, а теперь поспешим! Нам толпа уже валит навстречу.

60 Матушка, ты из дворца?

Из дворца, мои детки.

Пробраться

Можно туда?

Лишь терпеньем Ахеяне Трои добились.

Так-то, красотка! Терпенье одно лишь все дело венчает,

Горго

Словно пророчица, важно слова изрекает старуха.

Все-то нам, бабам, известно — как Гера и Зевс поженились!

65 Глянь, Праксиноя, в дверях-то! Вот это, скажу я, толкучка!

Ужас! Дай руку, Горго! Ты же, Евноя, возьми Евтихиду,

За руку крепко держи. Берегись, потеряться нетрудно.

Вместе войдем. За меня уцепись же покрепче, Евноя.

Ах, злополучная я! Разорвала я летнее платье.

70 Взглянь же, Горго! Ради Зевса, дружок мой, коль хочешь быть счастлив,

Можешь ли ты последить, чтоб еще мне и плащ не порвали?

Я постараюсь, хотя не в моей это власти.

Ну, давка!

Люди толпятся, как свиньи.

Смелее, а вот — пробрались.

Быть же тебе, мой голубчик, счастливым теперь и навеки,

75 Нас охранил ты. Не правда ль, прекрасный, любезный мужчина?

Где же Евноя? Пропала? Несчастная, тискайся крепче.

"Наши все дома", — так сват говорит, заперев новобрачных.

Дальше пойдем, Праксиноя. Ах, сколько ковров разноцветных!

Как они дивно легки! Ну, как будто соткали их боги.

80 Мощная дева Афина, каких же ткачей это дело?

Кто ж они, те мастера, что для них начертили узоры?

Люди стоят, как живые, и, словно живые, кружатся,

Словно нетканые. Право, скажу я, додумались люди.

Там, погляди поскорей, возлежит на серебряном ложе

85 Тот, кто остался любим и в печальном краю Ахеронта,

Трижды любимый Адонис, с пушком на губах золотистым.

Да перестаньте, болтушки, трепать языком бесконечно.

Словно сороки орут, разевая широкие глотки.

Что это? Кто ты такой? Мы болтливы? Тебе что за дело?

9 °Cлуг заведи и учи, ты учить Сиракузянок вздумал?

Знаешь, тебе что скажу: из Коринфа мы родом, оттуда ж

Беллерофонт[25] был; а мы говорим, как и весь Пелопоннес.

Право Дорянкам,[26] нам говорить по-дорийски пристало.

Нет, я клянусь, над собой никаких мы хозяев не знаем,

95 Кроме царя, — не трудись. У тебя это дело не выйдет.

Тише, молчи, Праксиноя! Адониса хочет прославить

Песней своей Аргивянка; искусством она знаменита.

В прошлом году лучше всех погребальную песню пропела.

Верно и ныне споет; посмотри, вот она уж готова,

100 О госпожа, ты, что любишь душою и Голг, и Идалий,[27]

Также и Эрикса склон,[28] Афродита, венчанная златом.

Друга Адониса снова из вечных глубин Ахеронта

После двенадцати лун привели легконогие Горы…

Рядом с престолом твоим и красавца Адониса место.

127 Рядом с Кипридою сядет Адонис с румяною кожей.

Он девятнадцати лет или восемнадцати, твой новобрачный;

130 Мягки лобзанья его, на губах его пух золотится.

Нынче ликуй, о Киприда, дождавшись любимого мужа;

Завтра же ранней зарей по росе мы, собравшися вместе,

К волнам его понесем, заливающим пеною берег.

Волосы с плеч размечем и, с плеч одеянья спустивши,

135 Груди свои обнажив, мы зальемся пронзительной песней.

Милостив будь к нам, Адонис, в грядущем году благосклонен!

Мил нам приход твой, Адонис, теперь, и всегда, и вовеки.

145 Ах, Праксиноя, подумай, не прелесть ли женщина эта?

Знает, счастливица, много и голосом сладким владеет.

Время, однако, домой! Диоклид мой не завтракал нынче,

Он и всегда-то как уксус, а голоден — лучше не трогай.

Радуйся, милый Адонис, и к нам возвращайся на радость!

Против любви никакого нет, Никий, лекарства на свете.

Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока;

В силах помочь Пиэриды одни лишь. Лечение это

Очень легко и приятно, найти же его — труд не из легких.

5 Знаешь, пожалуй, его ты, как врач, да к тому же, я знаю:

Издавна Музы, все девять, особо к тебе благосклонны.

Как бы то ни было, встарь помогло земляку Полифему

Средство такое. В ту пору киклоп был влюблен в Галатею.[29]

Только лишь первый пушок на щеках у него показался.

10 Чувства свои выражал он не в яблоках, локонах, розах[30] —

В бешенство страстное впал он и прочее счел пустяками.

Стадо овечек с тех пор возвращалось в загон без призора

Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,

Таял он, севши на берег, покрытый морскою травою,

15 С самой вечерней зари и страдая от раны у сердца,

В самую печень[31] стрелою его поразила Киприда.

Средство нашел он, однако, и, влезши высоко на скалы,

Вот что пропел он, свой взгляд устремляя в шумящее море:

"Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь?

20 Ты ведь белей творога, молодого ягненка нежнее,

Телочки ты горделивей, светлей виноградин незрелых.

Только мной сладостный сон овладеет, ты тотчас приходишь.

Только лишь сладостный сон отлетит, ты сейчас же уходишь.

25 Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.

Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые

С матерью[32] вместе моей захотела цветов гиацинта

В горы пойти ты нарвать, — это я указал вам дорогу.

Видел тебя с той поры я не раз — и с любовью расстаться

Я не могу. А тебе до меня никакого нет дела.

30 Знаю, красотка моя, почему ты меня избегаешь!

Все лишь за то, что лицо мне мохнатая бровь пересекла,

Прямо от уха до уха одна протянулась, большая.

Тоже и глаз лишь один, да и нос плосковат над губами.

Но и таков, как теперь, стерегу я тысчонку овечек

35 И, подоивши их сам, молоком самым лучшим питаюсь.

Сыр у меня в изобилье и летом, и осенью поздней,

Даже и в зимнюю стужу корзины мои не пустеют.

Ну, а свирелью владею, как, право, никто из киклопов:

Все о тебе я пою, мое сладкое яблочко, ночью,

40 И о себе я пою. Я одиннадцать юных оленей

Белою лункой вскормил, да еще четырех медвежаток.

Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые.

Только приди лишь ко мне, и сполна все тебе предоставлю.

Пусть о прибрежный утес разбивается синее море,

Слаще со мною в пещере ты ночь проведешь до рассвета.

45 Лавры там есть молодые и стройные есть кипарисы,

Есть там и плющ темнолистый, и сладостный плод винограда.

Есть там холодный источник; мне лесом богатая Этна

Прямо из белого снега струит этот чудный напиток.

Можно ли с этим сравнить и пучины и волны морские?

50 Если же сам я тебе показался уж больно косматым,

Топливо есть в изобилье, и тлеет огонь под золою;

Можешь меня опалить, я отдал бы тебе мою душу,

Даже единый мой глаз, что всего мне на свете милее.

Горе какое, что мать не родила меня с плавниками!

55 Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,

Коли б ты губ не дала. Я бы лилий принес белоснежных,

Маков бы нежных нарвал с лепестками пурпурного цвета.

Маки — нет — летом цветут, что ж до лилий — те ранней весною.

Так что, пожалуй, навряд ли принес бы я все это вместе.

60 Как бы то ни было, дальше, увидишь, я выучусь плавать!

Если бы только сюда с кораблем чужеземец явился,

Разом узнал бы я, что вам за сласть поселяться в пучинах.

Выйти б да берег тебе! И забыть бы тебе, Галатея,

Час возвращенья домой, как и я позабыл его нынче.

65 Ах, захотеть бы пасти мое стадо! Овец подоивши,

Вкусный заквашивать сыр, сычужок разложив по корзинам!

Мать все моя виновата, в большой на нее я обиде;

Разве тебе про меня так уж трудно замолвить словечко?

Видит, небось, что ни день, я все больше хирею и чахну…

70 Вот я пожалуюсь ей — в голове моей кровь так и бьется,

Так же в обеих ногах. Я страдаю — пускай пострадает!

Эх, ты киклоп, ты киклоп, ну куда залетел ты мечтами?

Живо, корзину ступай заплети да, нарезавши веток,

Овцам неси поживей! Самому-то одуматься время!

75 Кто пред тобою стоит? Ну, дои! Не гонись за беглянкой!

Снова найдешь Галатею, а может, кого и получше!

Много красоток меня зазывают на игры ночные,

Только на зов их откликнусь, как все захихикают разом;

Ясно — и в нашем краю молодцом не последним считаюсь".

80 Так успокаивал страсть Полифем, распевая напевы.

Это дешевле ему обошлось, чем любое леченье.