Александр Пушкин
А.С. Пушкин Маленькие Трагедии

Во что бы то ни стало на турнире

Явлюсь я. Покажи мне шлем, Иван.

Пробит насквозь, испорчен. Невозможно

Его надеть. Достать мне надо новый.

Какой удар! проклятый граф Делорж!

И вы ему порядком отплатили:

Как из стремян вы вышибли его,

Он сутки замертво лежал – и вряд ли

Оправился.

А всё ж он не в убытке;

Его нагрудник цел венецианский,

А грудь своя: гроша ему не стоит;

Другой себе не станет покупать.

Зачем с него не снял я шлема тут же!

А снял бы я, когда б не было стыдно

Мне дам и герцога. Проклятый граф!

Он лучше бы мне голову пробил.

И платье нужно мне. В последний раз

Все рыцари сидели тут в атласе

Да бархате; я в латах был один

За герцогским столом. Отговорился

Я тем, что на турнир попал случайно.

А нынче что скажу? О бедность, бедность!

Как унижает сердце нам она!

Когда Делорж копьём своим тяжёлым

Пробил мне шлем и мимо проскакал,

А я с открытой головой пришпорил

Эмира моего, помчался вихрем

И бросил графа на двадцать шагов,

Как маленького пажа; как все дамы

Привстали с мест, когда сама Клотильда,

Закрыв лицо, невольно закричала,

И славили герольды мой удар, —

Тогда никто не думал о причине

И храбрости моей и силы дивной!

Взбесился я за повреждённый шлем,

Геройству что виною было? – скупость.

Да! заразиться здесь не трудно ею

Под кровлею одной с моим отцом.

Что бедный мой Эмир?

Он всё хромает.

Вам выехать на нём ещё нельзя.

Ну, делать нечего: куплю Гнедого.

Недорого и просят за него.

Недорого, да денег нет у нас.

Что ж говорит бездельник Соломон?

Он говорит, что более не может

Взаймы давать вам денег без заклада.

Заклад! а где мне взять заклада, дьявол!

Я сказывал.

Что ж он?

Кряхтит да жмётся.

Да ты б ему сказал, что мой отец

Богат и сам, как жид, что рано ль, поздно ль

Всему наследую.

Я говорил.

Что ж?

Жмётся да кряхтит.

Какое горе!

Он сам хотел прийти.

Ну, слава богу.

Без выкупа не выпущу его.

Кто там?

Слуга ваш низкий.

А, приятель!

Проклятый жид, почтенный Соломон,

Пожалуй-ка сюда: так ты, я слышу,

Не веришь в долг.

Ах, милостивый рыцарь,

Клянусь вам: рад бы... право не могу.

Где денег взять? весь разорился я,

Всё рыцарям усердно помогая.

Никто не платит. Вас хотел просить,

Не можете ль хоть часть отдать...

Разбойник!

Да если б у меня водились деньги,

С тобою стал ли б я возиться? Полно,

Не будь упрям, мой милый Соломон;

Давай червонцы. Высыпи мне сотню,

Пока тебя не обыскали.

Сотню!

Когда б имел я сто червонцев!

Слушай:

Не стыдно ли тебе своих друзей

Не выручать?

Клянусь вам...

Полно, полно.

Ты требуешь заклада? что за вздор!

Что дам тебе в заклад? свиную кожу?

Когда б я мог что заложить, давно

Уж продал бы. Иль рыцарского слова

Тебе, собака, мало?

Ваше слово,

Пока вы живы, много, много значит.

Все сундуки фламандских богачей

Как талисман оно вам отопрёт.

Но если вы его передадите

Мне, бедному еврею, а меж тем

Умрёте (боже сохрани), тогда

В моих руках оно подобно будет

Ключу от брошенной шкатулки в море.

Ужель отец меня переживёт?

Как знать? дни наши сочтены не нами;

Цвёл юноша вечор, а нынче умер,

И вот его четыре старика

Несут на сгорбленных плечах в могилу.

Барон здоров. Бог даст – лет десять, двадцать

И двадцать пять и тридцать проживёт он.

Ты врёшь, еврей: да через тридцать лет

Мне стукнет пятьдесят, тогда и деньги

На что мне пригодятся?

Деньги? – деньги

Всегда, во всякий возраст нам пригодны;

Но юноша в них ищет слуг проворных

И не жалея шлёт туда, сюда.

Старик же видит в них друзей надёжных

И бережёт их как зеницу ока.

О! мой отец не слуг и не друзей

В них видит, а господ; и сам им служит.

И как же служит? как алжирский раб,

Как пёс цепной. В нетопленой конуре

Живёт, пьёт воду, ест сухие корки,

Всю ночь не спит, всё бегает да лает.

А золото спокойно в сундуках

Лежит себе. Молчи! когда-нибудь

Оно послужит мне, лежать забудет.

Да, на бароновых похоронах

Прольётся больше денег, нежель слёз.

Пошли вам бог скорей наследство.

Amen!

А можно б...

Что?

Так, думал я, что средство

Такое есть...

Какое средство?

Так —

Есть у меня знакомый старичок,

Еврей, аптекарь бедный...

Ростовщик

Такой же, как и ты, иль почестнее?

Нет, рыцарь, Товий торг ведёт иной —

Он составляет капли... право, чудно,

Как действуют они.

А что мне в них?

В стакан воды подлить... трёх капель будет,

Ни вкуса в них, ни цвета не заметно;

А человек без рези в животе,

Без тошноты, без боли умирает.

Твой старичок торгует ядом.

Да —

И ядом.

Что ж? взаймы на место денег

Ты мне предложишь склянок двести яду,

За склянку по червонцу. Так ли, что ли?

Смеяться вам угодно надо мною —

Нет; я хотел... быть может, вы... я думал,

Что уж барону время умереть.

Как! отравить отца! и смел ты сыну...

Иван! держи его. И смел ты мне!..

Да знаешь ли, жидовская душа,

Собака, змей! что я тебя сейчас же

На воротах повешу.

Виноват!

Простите: я шутил.

Иван, веревку.

Я... я шутил. Я деньги вам принёс.

Вон, пёс!

Вот до чего меня доводит

Отца родного скупость! Жид мне смел

Что предложить! Дай мне стакан вина,

Я весь дрожу... Иван, однако ж деньги

Мне нужны. Сбегай за жидом проклятым,

Возьми его червонцы. Да сюда

Мне принеси чернильницу. Я плуту

Расписку дам. Да не вводи сюда

Иуду этого... Иль нет, постой,

Его червонцы будут пахнуть ядом,

Как сребреники пращура его...

Я спрашивал вина.

У нас вина —

Ни капли нет.

А то, что мне прислал

В подарок из Испании Ремон?

Вечор я снёс последнюю бутылку

Больному кузнецу.

Да, помню, знаю...

Так дай воды. Проклятое житьё!

Нет, решено – пойду искать управы

У герцога: пускай отца заставят

Меня держать как сына, не как мышь,

Рождённую в подполье.

Как молодой повеса ждёт свиданья

С какой-нибудь развратницей лукавой

Иль дурой, им обманутой, так я

Весь день минуты ждал, когда сойду

В подвал мой тайный, к верным сундукам.

Счастливый день! могу сегодня я

В шестой сундук (в сундук ещё неполный)

Горсть золота накопленного всыпать.

Не много, кажется, но понемногу

Сокровища растут. Читал я где-то,

Что царь однажды воинам своим

Велел снести земли по горсти в кучу,

И гордый холм возвысился – и царь

Мог с вышины с весельем озирать

И дол, покрытый белыми шатрами,

И море, где бежали корабли.

Так я, по горсти бедной принося

Привычну дань мою сюда в подвал,

Вознёс мой холм – и с высоты его

Могу взирать на всё, что мне подвластно.

Что не подвластно мне? как некий демон

Отселе править миром я могу;

Лишь захочу – воздвигнутся чертоги;

В великолепные мои сады

Сбегутся нимфы резвою толпою;

И музы дань свою мне принесут,

И вольный гений мне поработится,

И добродетель и бессонный труд

Смиренно будут ждать моей награды.

Я свистну, и ко мне послушно, робко

Вползёт окровавленное злодейство,

И руку будет мне лизать, и в очи

Смотреть, в них знак моей читая воли.

Мне всё послушно, я же – ничему;

Я выше всех желаний; я спокоен;

Я знаю мощь мою: с меня довольно

Сего сознанья...

Кажется, не много,

А скольких человеческих забот,

Обманов, слёз, молений и проклятий

Оно тяжеловесный представитель!

Тут есть дублон старинный.... вот он. Нынче

Вдова мне отдала его, но прежде

С тремя детьми полдня перед окном

Она стояла на коленях воя.

Шёл дождь, и перестал, и вновь пошёл,

Притворщица не трогалась; я мог бы

Её прогнать, но что-то мне шептало,

Что мужнин долг она мне принесла

И не захочет завтра быть в тюрьме.

А этот? этот мне принес Тибо —

Где было взять ему, ленивцу, плуту?

Украл, конечно; или, может быть,

Там на большой дороге, ночью, в роще...

Да! если бы все слёзы, кровь и пот,

Пролитые за всё, что здесь хранится,

Из недр земных все выступили вдруг,

То был бы вновь потоп – я захлебнулся б

В моих подвалах верных. Но пора.

Я каждый раз, когда хочу сундук

Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.

Не страх (о нет! кого бояться мне?

При мне мой меч: за злато отвечает

Честной булат), но сердце мне теснит

Какое-то неведомое чувство...

Нас уверяют медики: есть люди,

В убийстве находящие приятность.

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе.

Вот моё блаженство!

Ступайте, полно вам по свету рыскать,

Служа страстям и нуждам человека.

Усните здесь сном силы и покоя,

Как боги спят в глубоких небесах...

Хочу себе сегодня пир устроить:

Зажгу свечу пред каждым сундуком,

И все их отопру, и стану сам

Средь них глядеть на блещущие груды.

Я царствую!.. Какой волшебный блеск!

Послушна мне, сильна моя держава;

В ней счастие, в ней честь моя и слава!

Я царствую... но кто вослед за мной

Приимет власть над нею? Мой наследник!

Безумец, расточитель молодой,

Развратников разгульных собеседник!

Едва умру, он, он! сойдёт сюда

Под эти мирные, немые своды

С толпой ласкателей, придворных жадных.

Украв ключи у трупа моего,

Он сундуки со смехом отопрёт.

И потекут сокровища мои

В атласные диравые карманы.

Он разобьёт священные сосуды,

Он грязь елеем царским напоит —

Он расточит... А по какому праву?

Мне разве даром это всё досталось,

Или шутя, как игроку, который

Гремит костьми да груды загребает?

Кто знает, сколько горьких воздержаний,

Обузданных страстей, тяжёлых дум,

Дневных забот, ночей бессонных мне

Всё это стоило? Иль скажет сын,

Что сердце у меня обросло мохом,

Что я не знал желаний, что меня

И совесть никогда не грызла, совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мёртвых высылают?..

Нет, выстрадай сперва себе богатство,

А там посмотрим, станет ли несчастный

То расточать, что кровью приобрёл.

О, если б мог от взоров недостойных

Я скрыть подвал! о, если б из могилы

Прийти я мог, сторожевою тенью

Сидеть на сундуке и от живых

Сокровища мои хранить, как ныне!..

Поверьте, государь, терпел я долго

Стыд горькой бедности. Когда б не крайность,

Вы б жалобы моей не услыхали.

Я верю, верю: благородный рыцарь,

Таков, как вы, отца не обвинит

Без крайности. Таких развратных мало...

Спокойны будьте: вашего отца

Усовещу наедине, без шуму.

Я жду его. Давно мы не видались.

Он был друг деду моему. Я помню,

Когда я был ещё ребёнком, он

Меня сажал на своего коня

И покрывал своим тяжёлым шлемом,

Как будто колоколом.

Это кто?

Не он ли?

Так, он, государь.

Подите ж

В ту комнату. Я кликну вас.

Барон,

Я рад вас видеть бодрым и здоровым.

Я счастлив, государь, что в силах был

По приказанью вашему явиться.

Давно, барон, давно расстались мы.

Вы помните меня?

Я, государь?

Я как теперь вас вижу. О, вы были

Ребёнок резвый. Мне покойный герцог

Говаривал: Филипп (он звал меня

Всегда Филиппом), что ты скажешь? а?

Лет через двадцать, право, ты да я,

Мы будем глупы перед этим малым...

Пред вами, то есть...

Мы теперь знакомство

Возобновим. Вы двор забыли мой.

Стар, государь, я нынче: при дворе

Что делать мне? Вы молоды; вам любы

Турниры, праздники. А я на них

Уж не гожусь. Бог даст войну, так я

Готов, кряхтя, взлезть снова на коня;

Ещё достанет силы старый меч

За вас рукой дрожащей обнажить.

Барон, усердье ваше нам известно;

Вы деду были другом; мой отец

Вас уважал. И я всегда считал

Вас верным, храбрым рыцарем – но сядем.

У вас, барон, есть дети?

Сын один.

Зачем его я при себе не вижу?

Вам двор наскучил, но ему прилично

В его летах и званье быть при нас.

Мой сын не любит шумной, светской жизни;

Он дикого и сумрачного нрава —

Вкруг замка по лесам он вечно бродит,

Как молодой олень.

Нехорошо

Ему дичиться. Мы тотчас приучим

Его к весельям, к балам и турнирам.

Пришлите мне его; назначьте сыну

Приличное по званью содержанье...

Вы хмуритесь, устали вы с дороги,

Быть может?

Государь, я не устал;

Но вы меня смутили. Перед вами

Я б не хотел сознаться, но меня

Вы принуждаете сказать о сыне

То, что желал от вас бы утаить.

Он, государь, к несчастью, недостоин

Ни милостей, ни вашего вниманья.

Он молодость свою проводит в буйстве,

В пороках низких...

Это потому,

Барон, что он один. Уединенье

И праздность губят молодых людей.

Пришлите к нам его: он позабудет

Привычки, зарождённые в глуши.

Простите мне, но, право, государь,

Я согласиться не могу на это...

Но почему ж?

Увольте старика...

Я требую: откройте мне причину

Отказа вашего.

На сына я

Сердит.

За что?

За злое преступленье.

А в чём оно, скажите, состоит?

Увольте, герцог...

Это очень странно,

Или вам стыдно за него?

Да... стыдно...

Но что же сделал он?

Он... он меня

Хотел убить.

Убить! так я суду

Его предам, как чёрного злодея.

Доказывать не стану я, хоть знаю,

Что точно смерти жаждет он моей,

Хоть знаю то, что покушался он

Меня...

Что?

Обокрасть.

Барон, вы лжёте.

Как смели вы?..

Ты здесь! ты, ты мне смел!..

Ты мог отцу такое слово молвить!..

Я лгу! и перед нашим государем!..

Мне, мне... иль уж не рыцарь я?

Вы лжец.

И гром ещё не грянул, боже правый!

Так подыми ж, и меч нас рассуди!

Благодарю. Вот первый дар отца.

Что видел я? что было предо мною?

Сын принял вызов старого отца!

В какие дни надел я на себя

Цепь герцогов! Молчите: ты, безумец,

И ты, тигрёнок! полно.

Бросьте это;

Отдайте мне перчатку эту

Жаль.

Так и впился в неё когтями! – изверг!

Подите: на глаза мои не смейте

Являться до тех пор, пока я сам

Не призову вас.

Вы, старик несчастный,

Не стыдно ль вам...

Простите, государь....

Стоять я не могу... мои колени

Слабеют... душно!.. душно!.. Где ключи?

Ключи, ключи мои!...

Он умер. Боже!

Ужасный век, ужасные сердца!

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет – и выше. Для меня

Так это ясно, как простая гамма.

Родился я с любовию к искусству;

Ребёнком будучи, когда высоко

Звучал орган в старинной церкви нашей,

Я слушал и заслушивался – слёзы

Невольные и сладкие текли.

Отверг я рано праздные забавы;

Науки, чуждые музыке, были

Постылы мне; упрямо и надменно

От них отрекся я и предался

Одной музыке. Труден первый шаг

И скучен первый путь. Преодолел

Я ранние невзгоды. Ремесло

Поставил я подножием искусству;

Я сделался ремесленник: перстам

Придал послушную, сухую беглость

И верность уху. Звуки умертвив,

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию. Тогда

Уже дерзнул, в науке искушенный,

Предаться неге творческой мечты.

Я стал творить; но в тишине, но в тайне,

Не смея помышлять ещё о славе.

Нередко, просидев в безмолвной келье

Два, три дня, позабыв и сон и пищу,

Вкусив восторг и слёзы вдохновенья,

Я жёг мой труд и холодно смотрел,

Как мысль моя и звуки, мной рожденны,

Пылая, с лёгким дымом исчезали.

Что говорю? Когда великий Глюк

Явился и открыл нам новы тайны

(Глубокие, пленительные тайны),

Не бросил ли я всё, что прежде знал,

Что так любил, чему так жарко верил,

И не пошёл ли бодро вслед за ним

Безропотно, как тот, кто заблуждался

И встречным послан в сторону иную?

Усильным, напряжённым постоянством

Я наконец в искусстве безграничном

Достигнул степени высокой. Слава

Мне улыбнулась; я в сердцах людей

Нашёл созвучия своим созданьям.

Я счастлив был: я наслаждался мирно

Своим трудом, успехом, славой; также

Трудами и успехами друзей,

Товарищей моих в искусстве дивном.

Нет! никогда я зависти не знал,

О, никогда! – нижe, когда Пиччини

Пленить умел слух диких парижан,

Ниже, когда услышал в первый раз

Я Ифигении[2] начальны звуки.

Кто скажет, чтоб Сальери гордый был

Когда-нибудь завистником презренным,

Змеёй, людьми растоптанною, вживе

Песок и пыль грызущею бессильно?

Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне

Завистник. Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. – О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений – не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан —

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

Ага! увидел ты! а мне хотелось

Тебя нежданной шуткой угостить.

Ты здесь! – Давно ль?

Сейчас. Я шёл к тебе,

Нёс кое-что тебе я показать;

Но, проходя перед трактиром, вдруг

Услышал скрыпку... Нет, мой друг, Сальери!

Смешнее отроду ты ничего

Не слыхивал... Слепой скрыпач в трактире

Разыгрывал voi che sapete[3]. Чудо!

Не вытерпел, привёл я скрыпача,

Чтоб угостить тебя его искусством.

Войди!

Из Моцарта нам что-нибудь!

И ты смеяться можешь?

Ах, Сальери!

Ужель и сам ты не смеёшься?

Нет.

Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля,

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

Пошёл, старик.

Постой же: вот тебе,

Пей за моё здоровье.

Ты, Сальери,

Не в духе нынче. Я приду к тебе

В другое время.

Что ты мне принёс?

Нет – так; безделицу. Намедни ночью

Бессонница моя меня томила,

И в голову пришли мне две, три мысли.

Сегодня их я набросал. Хотелось

Твоё мне слышать мненье; но теперь

Тебе не до меня.

Ах, Моцарт, Моцарт!

Когда же мне не до тебя? Садись;

Я слушаю.

Представь себе... кого бы?

Ну, хоть меня – немного помоложе;

Влюблённого – не слишком, а слегка —

С красоткой, или с другом – хоть с тобой,

Я весел... Вдруг: виденье гробовое,

Незапный мрак иль что-нибудь такое...

Ну, слушай же.

Ты с этим шёл ко мне

И мог остановиться у трактира

И слушать скрыпача слепого! – Боже!

Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

Что ж, хорошо?

Какая глубина!

Какая смелость и какая стройность!

Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;

Я знаю, я.

Ба! право? может быть...

Но божество моё проголодалось.

Послушай: отобедаем мы вместе

В трактире Золотого Льва.

Пожалуй;

Я рад. Но дай схожу домой сказать

Жене, чтобы меня она к обеду

Не дожидалась.

Жду тебя; смотри ж.

Нет! не могу противиться я доле

Судьбе моей: я избран, чтоб его

Остановить – не то мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки,

Не я один с моей глухою славой....

Что пользы, если Моцарт будет жив

И новой высоты ещё достигнет?

Подымет ли он тем искусство? Нет;

Оно падёт опять, как он исчезнет:

Наследника нам не оставит он.

Что пользы в нём? Как некий херувим,

Он несколько занёс нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь!

Так улетай же! чем скорей, тем лучше.

Вот яд, последний дар моей Изоры.

Осьмнадцать лет ношу его с собою —

И часто жизнь казалась мне с тех пор

Несносной раной, и сидел я часто

С врагом беспечным за одной трапезой,

И никогда на шёпот искушенья

Не преклонился я, хоть я не трус,

Хотя обиду чувствую глубоко,

Хоть мало жизнь люблю. Всё медлил я.

Как жажда смерти мучила меня,

Что умирать? я мнил: быть может, жизнь

Мне принесёт незапные дары;

Быть может, посетит меня восторг

И творческая ночь и вдохновенье;

Быть может, новый Гайден сотворит

Великое – и наслажуся им...

Как пировал я с гостем ненавистным,

Быть может, мнил я, злейшего врага

Найду; быть может, злейшая обида

В меня с надменной грянет высоты —

Тогда не пропадёшь ты, дар Изоры.

И я был прав! и наконец нашёл

Я моего врага, и новый Гайден

Меня восторгом дивно упоил!

Теперь – пора! заветный дар любви,

Переходи сегодня в чашу дружбы.

Что ты сегодня пасмурен?

Я? Нет!

Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?

Обед хороший, славное вино,

А ты молчишь и хмуришься.

Признаться,

Мой Requiem меня тревожит.

А!

Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?

Давно, недели три. Но странный случай...

Не сказывал тебе я?

Нет.

Так слушай.

Недели три тому, пришёл я поздно

Домой. Сказали мне, что заходил

За мною кто-то. Отчего – не знаю,

Всю ночь я думал: кто бы это был?

И что ему во мне? Назавтра тот же

Зашёл и не застал опять меня.

На третий день играл я на полу

С моим мальчишкой. Кликнули меня;

Я вышел. Человек, одетый в чёрном,

Учтиво поклонившись, заказал

Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас

И стал писать – и с той поры за мною

Не приходил мой чёрный человек;

А я и рад: мне было б жаль расстаться

С моей работой, хоть совсем готов

Уж Requiem. Но между тем я...

Что?

Мне совестно признаться в этом...

В чём же?

Мне день и ночь покоя не даёт

Мой чёрный человек. За мною всюду

Как тень он гонится. Вот и теперь

Мне кажется, он с нами сам-третей

Сидит.

И, полно! что за страх ребячий?

Рассей пустую думу. Бомарше

Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,

Как мысли чёрные к тебе придут,

Откупори шампанского бутылку

Иль перечти “Женитьбу Фигаро”.

Да! Бомарше ведь был тебе приятель;

Ты для него «Тарара»[4] сочинил,

Вещь славную. Там есть один мотив...

Я всё твержу его, когда я счастлив...

Ла ла ла ла... Ах, правда ли, Сальери,

Что Бомарше кого-то отравил?

Не думаю: он слишком был смешон

Для ремесла такого.

Он же гений,

Как ты да я. А гений и злодейство —

Две вещи несовместные. Не правда ль?

Ты думаешь?

Ну, пей же.

За твоё

Здоровье, друг, за искренний союз,

Связующий Моцарта и Сальери,

Двух сыновей гармонии.

Постой,

Постой, постой!.. Ты выпил... без меня?

Довольно, сыт я.

Слушай же, Сальери,

Мой Requiem.

Ты плачешь?

Эти слёзы

Впервые лью: и больно и приятно,

Как будто тяжкий совершил я долг,

Как будто нож целебный мне отсёк

Страдавший член! Друг Моцарт, эти слёзы...

Не замечай их. Продолжай, спеши

Ещё наполнить звуками мне душу...

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии! Но нет: тогда б не мог

И мир существовать; никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

Нас мало избранных, счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов.

Не правда ль? Но я нынче нездоров,

Мне что-то тяжело; пойду засну.

Прощай же!

До свиданья.

Ты заснёшь

Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,

И я не гений? Гений и злодейство

Две вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? Или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы – и не был

Убийцею создатель Ватикана?[5]

Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец

Достигли мы ворот Мадрита! скоро

Я полечу по улицам знакомым,

Усы плащом закрыв, а брови шляпой.

Как думаешь? узнать меня нельзя?

Да! Дон Гуана мудрено признать!

Таких, как он, такая бездна!

Шутишь?

Да кто ж меня узнает?

Первый сторож,

Гитана или пьяный музыкант,

Иль свой же брат нахальный кавалер,

Со шпагою под мышкой и в плаще.

Что за беда, хоть и узнают. Только б

Не встретился мне сам король. А впрочем,

Я никого в Мадрите не боюсь.

А завтра же до короля дойдёт,

Что Дон Гуан из ссылки самовольно

В Мадрит явился, – что тогда, скажите,

Он с вами сделает?

Пошлёт назад.

Уж верно головы мне не отрубят.

Ведь я не государственный преступник.

Меня он удалил, меня ж любя;

Чтобы меня оставила в покое

Семья убитого...

Ну то-то же!

Сидели б вы себе спокойно там.

Слуга покорный! я едва-едва

Не умер там со скуки. Что за люди,

Что за земля! А небо?.. точный дым.

А женщины? Да я не променяю,

Вот видишь ли, мой глупый Лепорелло,

Последней в Андалузии крестьянки

На первых тамошних красавиц – право.

Они сначала нравилися мне

Глазами синими, да белизною,

Да скромностью – а пуще новизною;

Да, слава богу, скоро догадался —

Увидел я, что с ними грех и знаться —

В них жизни нет, всё куклы восковые;

А наши!.. Но послушай, это место

Знакомо нам; узнал ли ты его?

Как не узнать: Антоньев монастырь

Мне памятен. Езжали вы сюда,

А лошадей держал я в этой роще.

Проклятая, признаться, должность. Вы

Приятнее здесь время проводили,

Чем я, поверьте.

Бедная Инеза!

Её уж нет! как я любил её!

Инеза! – черноглазая... о, помню.

Три месяца ухаживали вы,

За ней; насилу-то помог лукавый.

В июле... ночью. Странную приятность

Я находил в её печальном взоре

И помертвелых губах. Это странно.

Ты, кажется, её не находил

Красавицей. И точно, мало было

В ней истинно прекрасного. Глаза,

Одни глаза. Да взгляд... такого взгляда

Уж никогда я не встречал. А голос

У ней был тих и слаб – как у больной —

Муж у неё был негодяй суровый,

Узнал я поздно... Бедная Инеза!..

Что ж, вслед за ней другие были.

Правда.

А живы будем, будут и другие.

И то.

Теперь которую в Мадрите

Отыскивать мы будем?

О, Лауру!

Я прямо к ней бегу являться.

Дело.

К ней прямо в дверь – а если кто-нибудь

Уж у неё – прошу в окно прыгнуть.

Конечно. Ну, развеселились мы.

Недолго нас покойницы тревожат.

Кто к нам идёт?

Сейчас она приедет

Сюда. Кто здесь? не люди ль Доны Анны?

Нет, сами по себе мы господа,

Мы здесь гуляем.

А кого вы ждёте?

Сейчас должна приехать Дона Анна

На мужнину гробницу.

Дона Анна

Де Сольва! как! супруга командора

Убитого... не помню кем?

Развратным,

Бессовестным, безбожным Дон Гуаном.

Ого! вот как! Молва о Дон Гуане

И в мирный монастырь проникла даже,

Отшельники хвалы ему поют.

Он вам знаком, быть может?

Нам? нимало.

А где-то он теперь?

Его здесь нет,

Он в ссылке далеко.

И слава богу.

Чем далее, тем лучше. Всех бы их,

Развратников, в один мешок да в море.

Что, что ты врёшь?

Молчите: я нарочно...

Так здесь похоронили командора?

Здесь; памятник жена ему воздвигла

И приезжает каждый день сюда

За упокой души его молиться

И плакать.

Что за странная вдова?

И не дурна?

Мы красотою женской,

Отшельники, прельщаться не должны,

Но лгать грешно; не может и угодник

В её красе чудесной не сознаться.

Недаром же покойник был ревнив.

Он Дону Анну взаперти держал,

Никто из нас не видывал её.

Я с нею бы хотел поговорить.

О, Дона Анна никогда с мужчиной

Не говорит.

А с вами, мой отец?

Со мной иное дело; я монах.

Да вот она.

Отец мой, отоприте.

Сейчас, сеньора; я вас ожидал.

Что, какова?

Её совсем не видно

Под этим вдовьим чёрным покрывалом,

Чуть узенькую пятку я заметил.

Довольно с вас. У вас воображенье

В минуту дорисует остальное;

Оно у нас проворней живописца,

Вам всё равно, с чего бы ни начать,

С бровей ли, с ног ли.

Слушай, Лепорелло,

Я с нею познакомлюсь.

Вот ещё!

Куда как нужно! Мужа повалил

Да хочет поглядеть на вдовьи слёзы.

Бессовестный!

Однако уж и смерклось.

Пока луна над нами не взошла

И в светлый сумрак тьмы не обратила,

Взойдём в Мадрит.

Испанский гранд как вор

Ждёт ночи и луны боится – боже!

Проклятое житьё. Да долго ль будет

Мне с ним возиться? Право, сил уж нет.

Клянусь тебе, Лаура, никогда

С таким ты совершенством не играла.

Как роль свою ты верно поняла!

Как развила её! с какою силой!

С каким искусством!

Да, мне удавалось

Сегодня каждое движенье, слово.

Я вольно предавалась вдохновенью.

Слова лились, как будто их рождала

Не память рабская, но сердце...

Правда.

Да и теперь глаза твои блестят

И щёки разгорелись, не проходит

В тебе восторг. Лаура, не давай

Остыть ему бесплодно; спой, Лаура,

Спой что-нибудь.

Подайте мне гитару.

О brava! brava! чудно! бесподобно!

Благодарим, волшебница. Ты сердце

Чаруешь нам. Из наслаждений жизни

Одной любви музыка уступает;

Но и любовь мелодия... взгляни:

Сам Карлос тронут, твой угрюмый гость.

Какие звуки! сколько в них души!

А чьи слова, Лаура?

Дон Гуана.

Что? Дон Гуан!

Их сочинил когда-то

Мой верный друг, мой ветреный любовник.

Твой Дон Гуан безбожник и мерзавец,

А ты, ты дура.

Ты с ума сошёл?

Да я сейчас велю тебя зарезать

Моим слугам, хоть ты испанский гранд.

Зови же их.

Лаура, перестань;

Дон Карлос, не сердись. Она забыла...

Что? что Гуан на поединке честно

Убил его родного брата? Правда: жаль,

Что не его.

Я глуп, что осердился.

Ага! сам сознаешься, что ты глуп.

Так помиримся.

Виноват, Лаура,

Прости меня. Но знаешь: не могу

Я слышать это имя равнодушно...

А виновата ль я, что поминутно

Мне на язык приходит это имя?

Ну, в знак, что ты совсем уж не сердита,

Лаура, спой ещё.

Да, на прощанье,

Пора, уж ночь. Но что же я спою?

А, слушайте.

Прелестно, бесподобно!

Прощайте ж, господа.

Прощай, Лаура.

Ты, бешеный! останься у меня,

Ты мне понравился; ты Дон Гуана

Напомнил мне, как выбранил меня

И стиснул зубы с скрежетом.

Счастливец!

Так ты его любила.

Очень?

Очень.

И любишь и теперь?

В сию минуту?

Нет, не люблю. Мне двух любить нельзя.

Теперь люблю тебя.

Скажи, Лаура,

Который год тебе?

Осьмнадцать лет.

Ты молода... и будешь молода

Ещё лет пять иль шесть. Вокруг тебя

Ещё лет шесть они толпиться будут,

Тебя ласкать, лелеять, и дарить,

И серенадами ночными тешить,

И за тебя друг друга убивать

На перекрёстках ночью. Но когда

Пора пройдёт, когда твои глаза

Впадут и веки, сморщась, почернеют

И седина в косе твоей мелькнёт,

И будут называть тебя старухой,

Тогда – что скажешь ты?

Тогда? Зачем

Об этом думать? что за разговор?

Иль у тебя всегда такие мысли?

Приди – открой балкон. Как небо тихо;

Недвижим теплый воздух, ночь лимоном

И лавром пахнет, яркая луна

Блестит на синеве густой и тёмной,

И сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»

А далеко, на севере – в Париже —

Быть может, небо тучами покрыто,

Холодный дождь идёт и ветер дует.

А нам какое дело? слушай, Карлос,

Я требую, чтоб улыбнулся ты...

– Ну то-то ж! —

Милый демон!

Гей! Лаура!

Кто там? чей это голос?

Отопри...

Ужели!.. Боже!..

Здравствуй...

Дон Гуан!..

Как! Дон Гуан!..

Лаура, милый друг!..

Кто у тебя, моя Лаура?

Я,

Дон Карлос.

Вот нечаянная встреча!

Я завтра весь к твоим услугам.

Нет!

Теперь – сейчас.

Дон Карлос, перестаньте!

Вы не на улице – вы у меня —

Извольте выйти вон.

Я жду. Ну что ж,

Ведь ты при шпаге.

Ежели тебе

Не терпится, изволь.

Ай! Ай! Гуан!..

Вставай, Лаура, кончено.

Что там?

Убит? прекрасно! в комнате моей!

Что делать мне теперь, повеса, дьявол?

Куда я выброшу его?

Быть может,

Он жив ещё.

Да! жив! гляди, проклятый,

Ты прямо в сердце ткнул – небось не мимо,

И кровь нейдёт из треугольной ранки,

А уж не дышит – каково?

Что делать?

Он сам того хотел.

Эх, Дон Гуан,

Досадно, право. Вечные проказы —

А всё не виноват... Откуда ты?

Давно ли здесь?

Я только что приехал

И то тихонько – я ведь не прощён.

И вспомнил тотчас о своей Лауре?

Что хорошо, то хорошо. Да полно,

Не верю я. Ты мимо шёл случайно

И дом увидел.

Нет, моя Лаура,

Спроси у Лепорелло. Я стою

За городом, в проклятой венте. Я Лауры

Пришёл искать в Мадрите.

Друг ты мой!..

Постой... при мёртвом!.. что нам делать с ним?

Оставь его: перед рассветом, рано,

Я вынесу его под епанчою

И положу на перекрёстке.

Только

Смотри, чтоб не увидели тебя.

Как хорошо ты сделал, что явился

Одной минутой позже! у меня

Твои друзья здесь ужинали. Только

Что вышли вон. Когда б ты их застал!

Лаура, и давно его ты любишь?

Кого? ты, видно, бредишь.

А признайся,

А сколько раз ты изменяла мне

В моём отсутствии?

А ты, повеса?

Скажи... Нет, после переговорим.

Всё к лучшему: нечаянно убив

Дон Карлоса, отшельником смиренным

Я скрылся здесь – и вижу каждый день

Мою прелестную вдову, и ею,

Мне кажется, замечен. До сих пор

Чинились мы друг с другом; но сегодня

Впущуся в разговоры с ней; пора.

С чего начну? «Осмелюсь»... или нет:

«Сеньора»... ба! что в голову придёт,

То и скажу, без предуготовленья,

Импровизатором любовной песни...

Пора б уж ей приехать. Без неё —

Я думаю – скучает командор.

Каким он здесь представлен исполином!

Какие плечи! что за Геркулес!..

А сам покойник мал был и щедушен,

Здесь, став на цыпочки, не мог бы руку

До своего он носу дотянуть.

Когда за Эскурьялом мы сошлись,

Наткнулся мне на шпагу он и замер,

Как на булавке стрекоза – а был

Он горд и смел – и дух имел суровый...

A! вот она.

Опять он здесь. Отец мой,

Я развлекла вас в ваших помышленьях —

Простите.

Я просить прощенья должен

У вас, сеньора. Может, я мешаю

Печали вашей вольно изливаться.

Нет, мой отец, печаль моя во мне,

При вас мои моленья могут к небу

Смиренно возноситься – я прошу

И вас свой голос с ними съединить.

Мне, мне молиться с вами, Дона Анна!

Я не достоин участи такой.

Я не дерзну порочными устами

Мольбу святую вашу повторять —

Я только издали с благоговеньем

Смотрю на вас, когда, склонившись тихо,

Вы чёрные власы на мрамор бледный

Рассыплете – и мнится мне, что тайно

Гробницу эту ангел посетил,

В смущённом сердце я не обретаю

Тогда молений. Я дивлюсь безмолвно

И думаю – счастлив, чей хладный мрамор

Согрет её дыханием небесным

И окроплен любви её слезами...

Какие речи – странные!

Сеньора?

Мне... вы забыли.

Что? что недостойный

Отшельник я? что грешный голос мой

Не должен здесь так громко раздаваться?

Мне показалось... я не поняла...

Ах вижу я: вы всё, вы всё узнали!

Что я узнала?

Так, я не монах —

У ваших ног прощенья умоляю.

О боже! встаньте, встаньте... Кто же вы?

Несчастный, жертва страсти безнадежной.

О боже мой! и здесь, при этом гробе!

Подите прочь.

Минуту, Дона Анна,

Одну минуту!

Если кто взойдёт!..

Решётка заперта. Одну минуту!

Ну? что? чего вы требуете?

Смерти.

О пусть умру сейчас у ваших ног,

Пусть бедный прах мой здесь же похоронят

Не подле праха, милого для вас,

Не тут – не близко – дале где-нибудь,

Там – у дверей – у самого порога,

Чтоб камня моего могли коснуться

Вы лёгкою ногой или одеждой,

Когда сюда, на этот гордый гроб

Пойдёте кудри наклонять и плакать.

Вы не в своём уме.

Или желать

Кончины, Дона Анна, знак безумства?

Когда б я был безумец, я б хотел

В живых остаться, я б имел надежду

Любовью нежной тронуть ваше сердце;

Когда б я был безумец, я бы ночи

Стал провождать у вашего балкона,

Тревожа серенадами ваш сон,

Не стал бы я скрываться, я напротив

Старался быть везде б замечен вами;

Когда б я был безумец, я б не стал

Страдать в безмолвии...

И так-то вы

Молчите?

Случай, Дона Анна, случай

Увлёк меня. – Не то вы б никогда

Моей печальной тайны не узнали.

И любите давно уж вы меня?

Давно или недавно, сам не знаю,

Но с той поры лишь только знаю цену

Мгновенной жизни, только с той поры

И понял я, что значит слово счастье.

Подите прочь – вы человек опасный.

Опасный! чем?

Я слушать вас боюсь.

Я замолчу; лишь не гоните прочь

Того, кому ваш вид одна отрада.

Я не питаю дерзостных надежд,

Я ничего не требую, но видеть

Вас должен я, когда уже на жизнь

Я осуждён.

Подите – здесь не место

Таким речам, таким безумствам. Завтра

Ко мне придите. Если вы клянётесь

Хранить ко мне такое ж уваженье,

Я вас приму; но вечером, позднее, —

Я никого не вижу с той поры,

Как овдовела...

Ангел Дона Анна!

Утешь вас бог, как сами вы сегодня

Утешили несчастного страдальца.

Подите ж прочь.

Ещё одну минуту.

Нет, видно, мне уйти... к тому ж моленье

Мне в ум нейдёт. Вы развлекли меня

Речами светскими; от них уж ухо

Моё давно, давно отвыкло. – Завтра

Я вас приму.

Ещё не смею верить,

Не смею счастью моему предаться...

Я завтра вас увижу! – и не здесь

И не украдкою!

Да, завтра, завтра.

Как вас зовут?

Диего де Кальвадо.

Прощайте, Дон Диего.

Лепорелло!

Что вам угодно?

Милый Лепорелло!

Я счастлив!.. «Завтра – вечером, позднее...»

Мой Лепорелло, завтра – приготовь...

Я счастлив, как ребёнок!

С Доной Анной

Вы говорили? может быть, она

Сказала вам два ласкового слова

Или её благословили вы.

Нет, Лепорелло, нет! она свиданье,

Свиданье мне назначила!

Неужто!

О вдовы, все вы таковы.

Я счастлив!

Я петь готов, я рад весь мир обнять.

А командор? что скажет он об этом?

Ты думаешь, он станет ревновать?

Уж верно нет; он человек разумный

И, верно, присмирел с тех пор, как умер.

Нет; посмотрите на его статую.

Что ж?

Кажется, на вас она глядит

И сердится.

Ступай же, Лепорелло,

Проси её пожаловать ко мне —

Нет, не ко мне – а к Доне Анне, завтра.

Статую в гости звать! зачем?

Уж верно

Не для того, чтоб с нею говорить —

Проси статую завтра к Доне Анне

Прийти попозже вечером и стать

У двери на часах.

Охота вам

Шутить, и с кем!

Ступай же.

Но...

Ступай.

Преславная, прекрасная статуя!

Мой барин Дон Гуан покорно просит

Пожаловать... Ей-богу, не могу,

Мне страшно.

Трус! вот я тебя!..

Позвольте.

Мой барин Дон Гуан вас просит завтра

Прийти попозже в дом супруги вашей

И стать у двери...

Ай!

Что там?

Ай, ай!..

Ай, ай... Умру!

Что сделалось с тобою?

Статуя... ай!..

Ты кланяешься!

Нет,

Не я, она!

Какой ты вздор несёшь!

Подите сами.

Ну смотри ж, бездельник.

Я, командор, прошу тебя прийти

К твоей вдове, где завтра буду я,

И стать на стороже в дверях. Что? будешь?

О боже!

Что? я говорил...

Уйдём.

Я приняла вас, Дон Диего; только

Боюсь, моя печальная беседа

Скучна вам будет: бедная вдова,

Всё помню я свою потерю. Слёзы

С улыбкою мешаю, как апрель.

Что ж вы молчите?

Наслаждаюсь молча,

Глубоко мыслью быть наедине

С прелестной Доной Анной. Здесь – не там,

Не при гробнице мёртвого счастливца —

И вижу вас уже не на коленах

Пред мраморным супругом.

Дон Диего,

Так вы ревнивы. – Муж мой и во гробе

Вас мучит?

Я не должен ревновать.

Он вами выбран был.

Нет, мать моя

Велела мне дать руку Дон Альвару,

Мы были бедны, Дон Альвар богат.

Счастливец! он сокровища пустые

Принёс к ногам богини, вот за что

Вкусил он райское блаженство! Если б

Я прежде вас узнал, с каким восторгом

Мой сан, мои богатства, всё бы отдал,

Всё за единый благосклонный взгляд;

Я был бы раб священной вашей воли,

Все ваши прихоти я б изучал,

Чтоб их предупреждать; чтоб ваша жизнь

Была одним волшебством беспрерывным.

Увы! – Судьба судила мне иное.

Диего, перестаньте: я грешу,

Вас слушая, – мне вас любить нельзя,

Вдова должна и гробу быть верна.

Когда бы знали вы, как Дон Альвар

Меня любил! о, Дон Альвар уж верно

Не принял бы к себе влюблённой дамы,

Когда б он овдовел. – Он был бы верен

Супружеской любви.

Не мучьте сердца

Мне, Дона Анна, вечным поминаньем

Супруга. Полно вам меня казнить,

Хоть казнь я заслужил, быть может.

Чем же?

Вы узами не связаны святыми

Ни с кем. – Не правда ль? Полюбив меня,

Вы предо мной и перед небом правы.

Пред вами! Боже!

Разве вы виновны

Передо мной? Скажите, в чём же.

Нет!

Нет, никогда.

Диего, что такое?

Вы предо мной не правы? в чём, скажите.

Нет! ни за что!

Диего, это странно:

Я вас прошу, я требую.

Нет, нет.

А! Так-то вы моей послушны воле!

А что сейчас вы говорили мне?

Что вы б рабом моим желали быть.

Я рассержусь, Диего: отвечайте,

В чём предо мной виновны вы?

Не смею.

Вы ненавидеть станете меня.

Нет, нет. Я вас заранее прощаю,

Но знать желаю...

Не желайте знать

Ужасную, убийственную тайну.

Ужасную! вы мучите меня.

Я страх как любопытна – что такое?

И как меня могли вы оскорбить?

Я вас не знала – у меня врагов

И нет и не было. Убийца мужа

Один и есть.

Идёт к развязке дело!

Скажите мне, несчастный Дон Гуан

Вам незнаком?

Нет, отроду его

Я не видала.

Вы в душе к нему

Питаете вражду?

По долгу чести.

Но вы отвлечь стараетесь меня

От моего вопроса. Дон Диего —

Я требую...

Что, если б Дон Гуана

Вы встретили?

Тогда бы я злодею

Кинжал вонзила в сердце.

Дона Анна,

Где твой кинжал? вот грудь моя.

Диего!

Что вы?

Я не Диего, я Гуан.

О боже! нет, не может быть, не верю.

Я Дон Гуан.

Неправда.

Я убил

Супруга твоего; и не жалею

О том – и нет раскаянья во мне.

Что слышу я? Нет, нет, не может быть.

Я Дон Гуан, и я тебя люблю.

Где я?.. где я? мне дурно, дурно.

Небо!

Что с нею? что с тобою, Дона Анна?

Встань, встань, проснись, опомнись: твой Диего,

Твой раб у ног твоих.

Оставь меня!

О, ты мне враг – ты отнял у меня

Всё, что я в жизни...

Милое созданье!

Я всем готов удар мой искупить,

У ног твоих жду только приказанья,

Вели – умру; вели – дышать я буду

Лишь для тебя...

Так это Дон Гуан...

Не правда ли, он был описан вам

Злодеем, извергом. – О Дона Анна, —

Молва, быть может, не совсем неправа,

На совести усталой много зла,

Быть может, тяготеет. Так, разврата

Я долго был покорный ученик,

Но с той поры, как вас увидел я,

Мне кажется, я весь переродился.

Вас полюбя, люблю я добродетель

И в первый раз смиренно перед ней

Дрожащие колена преклоняю.

О, Дон Гуан красноречив – я знаю,

Слыхала я; он хитрый искуситель.

Вы, говорят, безбожный развратитель,

Вы сущий демон. Сколько бедных женщин

Вы погубили?

Ни одной доныне

Из них я не любил.

И я поверю,

Чтоб Дон Гуан влюбился в первый раз,

Чтоб не искал во мне он жертвы новой!

Когда б я вас обманывать хотел,

Признался ль я, сказал ли я то имя,

Которого не можете вы слышать?

Где ж видно тут обдуманность, коварство?

Кто знает вас? – Но как могли прийти

Сюда вы; здесь узнать могли бы вас,

И ваша смерть была бы неизбежна.

Что значит смерть? за сладкий миг свиданья

Безропотно отдам я жизнь.

Но как же

Отсюда выйти вам, неосторожный!

И вы о жизни бедного Гуана

Заботитесь! Так ненависти нет

В душе твоей небесной, Дона Анна?

Ах если б вас могла я ненавидеть!

Однако ж надобно расстаться нам.

Когда ж опять увидимся?

Не знаю.

Когда-нибудь.

А завтра?

Где же?

Здесь.

О Дон Гуан, как сердцем я слаба.

В залог прощенья мирный поцелуй...

Пора, поди.

Один, холодный, мирный...

Какой ты неотвязчивый! на, вот он.

Что там за стук?.. о скройся, Дон Гуан.

Прощай же, до свиданья, друг мой милый.

А!..

Что с тобой? A!..

Я на зов явился.

О боже! Дона Анна!

Брось её,

Всё кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Я? нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

Дай руку.

Вот она... о, тяжело

Пожатье каменной его десницы!

Оставь меня, пусти – пусти мне руку...

Я гибну – кончено – о Дона Анна!

Почтенный председатель! я напомню

О человеке, очень нам знакомом,

О том, чьи шутки, повести смешные,

Ответы острые и замечанья,

Столь едкие в их важности забавной,

Застольную беседу оживляли

И разгоняли мрак, который ныне

Зараза, гостья наша, насылает

На самые блестящие умы.

Тому два дня наш общий хохот славил

Его рассказы; невозможно быть,

Чтоб мы в своём весёлом пированье

Забыли Джаксона! Его здесь кресла

Стоят пустые, будто ожидая

Весельчака – но он ушёл уже

В холодные подземные жилища...

Хотя красноречивейший язык

Не умолкал ещё во прахе гроба;

Но много нас ещё живых, и нам

Причины нет печалиться. Итак,

Я предлагаю выпить в его память

С весёлым звоном рюмок, с восклицаньем,

Как будто б был он жив.

Он выбыл первый

Из круга нашего. Пускай в молчаньe

Мы выпьем в честь его.

Да будет так!

Твой голос, милая, выводит звуки

Родимых песен с диким совершенством;

Спой, Мери, нам уныло и протяжно,

Чтоб мы потом к веселью обратились

Безумнее, как тот, кто от земли

Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Было время, процветала

В мире наша сторона:

В воскресение бывала

Церковь божия полна;

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

И сверкали в светлом поле

Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща тёмная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое, стоит, —

Тихо всё. Одно кладбище

Не пустеет, не молчит.

Поминутно мёртвых носят,

И стенания живых

Боязливо бога просят

Упокоить души их!

Поминутно места надо,

И могилы меж собой,

Как испуганное стадо,

Жмутся тесной чередой!

Если ранняя могила

Суждена моей весне —

Ты, кого я так любила,

Чья любовь отрада мне, —

Я молю: не приближайся

К телу Дженни ты своей,

Уст умерших не касайся,

Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!

Уходи куда-нибудь,

Где б ты мог души мученье

Усладить и отдохнуть.

И когда зараза минет,

Посети мой бедный прах;

А Эдмонда не покинет

Дженни даже в небесах!

Благодарим, задумчивая Мери,

Благодарим за жалобную песню!

В дни прежние чума такая ж, видно,

Холмы и долы ваши посетила,

И раздавались жалкие стенанья

По берегам потоков и ручьев,

Бегущих ныне весело и мирно

Сквозь дикий рай твоей земли родной;

И мрачный год, в который пало столько

Отважных, добрых и прекрасных жертв,

Едва оставил память о себе

В какой-нибудь простой пастушьей песне,

Унылой и приятной... Hет, ничто

Так не печалит нас среди веселий,

Как томный, сердцем повторённый звук!

О, если б никогда я не певала

Вне хижины родителей моих!

Они свою любили слушать Мери;

Самой себе я, кажется, внимаю,

Поющей у родимого порога.

Мой голос слаще был в то время: он

Был голосом невинности...

Не в моде

Теперь такие песни! Но всё ж есть

Ещё простые души: рады таять

От женских слёз и слепо верят им.

Она уверена, что взор слезливый

Её неотразим – а если б то же

О смехе думала своём, то, верно,

Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил

Крикливых северных красавиц: вот

Она и расстоналась. Ненавижу

Волос шотландских этих желтизну.

Послушайте: я слышу стук колёс!

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

По языку судя, мужское сердце.

Но так-то – нежного слабей жестокий,

И страх живёт в душе, страстьми томимой!

Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора,

Приляг на грудь мою.

Ужасный демон

Приснился мне: весь чёрный, белоглазый....

Он звал меня в свою тележку. В ней

Лежали мёртвые – и лепетали

Ужасную, неведомую речь....

Скажите мне: во сне ли это было?

Проехала ль телега?

Ну, Луиза,

Развеселись – хоть улица вся наша

Безмолвное убежище от смерти,

Приют пиров, ничем невозмутимых,

Но знаешь, эта чёрная телега

Имеет право всюду разъезжать.

Мы пропускать её должны! Послушай,

Ты, Вальсингам: для пресеченья споров

И следствий женских обмороков спой

Нам песню, вольную, живую песню,

Не грустию шотландской вдохновенну,

А буйную, вакхическую песнь,

Рожденную за чашею кипящей.

Такой не знаю, но спою вам гимн

Я в честь чумы, – я написал его

Прошедшей ночью, как расстались мы.

Мне странная нашла охота к рифмам

Впервые в жизни! Слушайте ж меня:

Охриплый голос мой приличен песне.

Гимн в честь чумы! послушаем его!

Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Когда могущая Зима,

Как бодрый вождь, ведёт сама

На нас косматые дружины

Своих морозов и снегов, —

Навстречу ей трещат камины,

И весел зимний жар пиров.

* * *

Царица грозная, Чума

Теперь идёт на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой....

Что делать нам? и чем помочь?

* * *

Как от проказницы Зимы,

Запрёмся также от Чумы!

Зажжём огни, нальём бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

* * *

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъярённом океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

* * *

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

* * *

Итак, – хвала тебе, Чума,

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твоё призванье!

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьём дыханье, —

Быть может... полное Чумы!

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь над мрачной тишиной,

Повсюду смертию распространенной!

Средь ужаса плачевных похорон,

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов – и землю

Над мёртвыми телами потрясают!

Когда бы стариков и жён моленья

Не освятили общей, смертной ямы, —

Подумать мог бы я, что нынче бесы

Погибший дух безбожника терзают

И в тьму кромешную тащат со смехом.

Он мастерски об аде говорит!

Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души.

Ступайте по своим домам!

Дома

У нас печальны – юность любит радость.

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,

Кто три тому недели, на коленях,

Труп матери, рыдая, обнимал

И с воплем бился над её могилой?

Иль думаешь, она теперь не плачет,

Не плачет горько в самых небесах,

Взирая на пирующего сына,

В пиру разврата, слыша голос твой,

Поющий бешеные песни, между

Мольбы святой и тяжких воздыханий?

Ступай за мной!

Зачем приходишь ты

Меня тревожить? Не могу, не должен

Я за тобой идти: я здесь удержан

Отчаяньем, воспоминаньем страшным,

Сознаньем беззаконья моего,

И ужасом той мёртвой пустоты,

Которую в моём дому встречаю —

И новостью сих бешеных веселий,

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня, господь)

Погибшего, но милого созданья...

Тень матери не вызовет меня

Отселе, – поздно, слышу голос твой,

Меня зовущий, – признаю усилья

Меня спасти... старик, иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

Bravo, bravo! достойный председатель!

Вот проповедь тебе! пошёл! пошёл!

Матильды чистый дух тебя зовёт!

Клянись же мне, с поднятой к небесам

Увядшей, бледною рукой – оставить

В гробу навек умолкнувшее имя!

О, если б от очей её бессмертных

Скрыть это зрелище! Меня когда-то

Она считала чистым, гордым, вольным —

И знала рай в объятиях моих...

Где я? Святое чадо света! вижу

Тебя я там, куда мой падший дух

Не досягнёт уже...

Он сумасшедший, —

Он бредит о жене похоронённой!

Пойдём, пойдём...

Отец мой, ради бога,

Оставь меня!

Спаси тебя господь!

Прости, мой сын.